Форум » Идеи И.А.Е., источники, образы, прототипы... » Ищу статью Снегова о Ефремове » Ответить

Ищу статью Снегова о Ефремове

janvarev: Добрый день, друзья! Узнал, что у Сергея Снегова была статья о Ефремове: "Художественная литература – зеркало общественных и научно-технических революций (Вольные мысли о творчестве Ивана Ефремова)" http://fantlab.ru/work97515 Текст найти не могу - может, кто-нибудь подскажет?

Ответов - 11

A.K.: Надо найти сборник, где статья опубликована, у меня его нет. Зато могу поделиться вот этим: «Многоуважаемый Иван Антонович! Очень рад Вашему согласию вступить в число «сотворцов» нашего сборника. Разумеется, мы с радостью примем Ваш рассказ «Пять картин». Уверен, что он будет украшением сборника. А что Вы собираетесь отступить от фантастики к историческому полотну на античную тему, то, по-моему, это закономерно. И не только потому, что история всегда привлекала Вас, что нашло отражение в Ваших вещах, но и по иной, более общей причине, – каждому мастеру-фантасту обязательно временами обращаться к реальности обыденной жизни, чтоб попить, как говаривал Маяковский, из реки по имени Факт. Я позволю себе высказать и более еретическую мысль. Я несколько раз говорил Владимиру Ивановичу Дмитревскому, что уверен: когда-нибудь Вы обратитесь к чистому, суровому реализму. В «Лезвие бритвы» на меня произвели прямо-таки потрясающее впечатление сцены измывательства кулаков над героиней. Такие сцены, мне кажется, нельзя просто придумать, что-то похожее надо реально увидеть в жизни, чтоб так мастерски потом перенести на бумагу. И ещё я вспоминаю своё первое впечатление от Ваших рассказов. В Норильск, где я тогда с астрономом Н.А.Козыревым и Л.Н.Гумилевым (сыном А.А.Ахматовой и Н.С.Гумилева) ещё сидел в лагере (правда, не на «общих» работах, а в должности нач. лаборатории теплоконтроля), пришел «Новый Мир» с «Катти Сарк», «Встречей над Тускарророй» и т.д. И я хорошо помню восторг, овладевший мною. Конечно, это была фантастика, именно фантастика, а не приключение, но фантастика, ставшая большой литературой из занимательного чтения, какой она в те поры культивировалась – на меня пахнуло воздухом высокой достоверности, реальностью не в рассудочном, а в разумном смысле понятия, той абсолютной адекватностью жизни, которая так захватывает у Гофмана или в «Восстании ангелов». И вообще мне кажется, самые фантастические темы и события надо излагать – по манере – реалистично, без того ёрничанья в слове и сюжете, какой мы нередко читаем или в московских сборниках, или в периферийных журналах (а также и в рисунках, тут тоже согласен с Вами: художники всех больше понимают фантастику не как необычность, не как открытие нового, не как расширение сферы разума, а просто как мистику или прямой сумбур.) В таком понимании фантастики я всегда полагаю себя Вашим учеником. На август мы с женой уезжаем в Дом Творчества в Коктебель (Крым, пос. Планерское) и рассказ Ваш, пожалуйста, пришлите в адрес издательства, главному редактору Владимиру Матвеевичу Зуеву. С глубоким уважением Ваш С. Снегов» (18 июля 1968)

A.K.: «...Я виноват перед Вами. Я давно получил Вашу книгу, но не сообщил об этом, даже не поблагодарил. И не потому, что я такой уж равнодушный или хамовитый. Скорей наоборот. Я не хотел отделываться простой благодарностью. Ваша книга требует размышления. Размышление требует времени. Я и сейчас не готов к полному осмыслению ответа, но час уже не ждёт – простой час, не час быка! Мне кажется, Ваш новый роман «Час быка» – самое значительное и глубокое произведение нашей – да и не только нашей – научно-фантастической литературы последних лет. Это не значит, что всё в Вашей книге мне абсолютно нравится, что Ваши художественные приемы везде мне по душе. Я был бы неискренним, если бы сказал так. Многое мне казалось излишне переусложнённым, чересчур прямолинейным, слишком назидательным. Все это – мелочи. Ваша книга – отнюдь не развлекательное сочиненьице. Её не будешь перелистывать в электричке после работы для «отдыха мозгов». Она, напротив, требует напряжённой работы мысли. Она будит мысль. Она – трудное испытание интеллекта, а не сладостное поглаживание по замшелым мозговым извилинам. Она по ту сторону расхожих понятий – «нравится», «не нравится». Она, говоря по Шопенгауэру, вне «философии обыденной жизни». Ваш «Час быка» – серьёзный философский трактат. Этим роман и дорог мне. А сама форма романа – лишь форма. Может быть, такое восприятие Вашего произведения не соответствует Вашим глубинным желаниям. Что поделать – я говорю о своём восприятии, не о том, как принимают роман другие. Что мне дорого в «Часе быка»? Строгий, ясный, безжалостно точный, неотвергаемо доказательный анализ одного из путей общественного развития. Не предупреждение – их слишком много, и они – у нас, во всяком случае – часто смахивают на кукиш, злорадно показываемый в кармане – нет, не крикливое предупреждение, а умное, объективное разъяснение. Наше поколение на исходе дней своих со смущением убеждается, что философы чаще всего тем или иным способом изменяли мир, а более настоятельная задача заключается в том, чтоб его наконец понять. Нам всем до удушья не хватает понимания. Вера заменяет мысль – и не только у последователей римского первосвященника или пекинского красного солнышка. Даже экономические действия, не говоря уже о политических акциях, часто смахивают на ритуал молитвы – заученные жесты, вытверженные навечно словесные формулы: семиотические знаки, а не раскрытие сущности. В эту мистику вытверженных формул и всеобщего раздувания несущественностей Ваша книга вторгается, как очистительный ветер глубокой мысли. Маркс как-то заметил, что эпохи, как и человек, редко имеют о себе правильное представление. Последующие времена, заблуждаясь в себе, бросают очистительный свет на предков. Блистательному Одиссею, избивавшему в народном собрании презренного Терсита, несомненно, казалось, что ничто не объединяет его божественный строй мысли и возвышенный образ жизни с мышлением и жизнью униженного подонка общества – а для нас, если и видимо их различие, то, возможно, лишь в степени нарядности их давно истлевшего убранства, а не в чём-либо ином. И неоплатоники Плотин и Прокл, усердно сражавшиеся против христианства, нам ныне являются лишь духовньми братьями неистового Тертуллиана и глубокого Августина. И пламенный гвельф, схватившийся в жестокой схватке с суровым гибеллином, для нас теперь лишь разные ипостаси одного общественного стремления к миродержавию или как там оно называется. И если человеку, крестившемуся тремя перстами и на этом, вполне достаточном, основании безжалостно убивавшему того, кто осенял себя всего лишь двумя перстами, представлялось, что ничто общее не соединяет их, то нам трудно отыскать их различия, различия несущественны – и Никон, и Аввакум родные братья. Сервет, публично сжигаемый на костре, громко взывал к небесам: «Иисус, сын вечного бога, спаси меня!» – а рядом стоял Кальвин, и трепетал, и страстно жаждал, чтоб казнимый друг с рыданием прокричал: «Иисус, вечный сын бога!..» – о, с какой бы тогда радостью велел Кальвин разметать костёр, с каким умилением прижал бы к груди спасенного еретика! Нет, для них разделившая их пропасть была непреодолима, легче было просто расстаться с жизнью. Где ныне эта пропасть? Нет её – ни реально, ни в воображении. Но, вероятно, никогда еще так не гиперболировалисъ несущественности, не абсолютизировались так мелочные несходства, не становились такими мистичными грани отграничений, как в просвещённом двадцатом веке. И хоть мы смутной мыслью догадываемся, что какие-то общие причины вызывают mutatis mutandis [С соответствующими изменениями (лат.)] конечно – неожиданное одновременное обожествление личностей в разных социальных структурах (Сталин и Рузвельт, Черчилль и Гитлер, Франко и Муссолини) и столь же одновременный протест против обожествления и крушение «сильных личностей» – но это лишь догадка, не понимание. Дикостью нашему потомку будет казаться и отвратительная война могущественнейшей державы мира против крохотного народа во Вьетнаме, и бессмысленные свары у Суэца, и всеобщее китайское задолизание, и многое, многое другое. И возможно, наш потомок с удивлением и негодованием установит, что средства, применённые для утверждения различий и вражды, были в сотни раз больше тех, которые потребовались бы для стирания различий, для всеобщего успокоения – и что мы даже не замечали такой иной возможности! Ваш роман для меня – научное описание того, как над религиозно абсолютизируемыми несходствами и различиями поднимается грозный образ возможного общего хода процесса. Это, конечно, предупреждение, но не в принятом понимании, а в том, в каком Леверье предупредил, что в такой-то час, в такой-то точке неба появится неведомое светило – и его можно будет узреть в телескопе. После «Железной пяты» Джека Лондона Вaш роман, вероятно, самая широкая картина возможного страшного грядущего. Признаться, я не люблю, когда просто хают будущее. Будущее для меня, не очень уютно ощущавшего себя в настоящем, в какой-го степени священно. Это мой недостаток, возможно. Вероятно, поэтому меня не терпят иные московские фантасты. В годы Веймарской республики Артур Либер написал книгу «Трагическая диалектика». Я сторонник диалектики – но не трагической. Люди сами делают свою историю, сказал Маркс. И если история не во всем идёт вполне «по Марксу», то, может быть, и оттого, что он раскрыл её ход, а люди постарались преодолеть неизбежность предсказания: не было бы Маркса – и всё шло бы вполне «по Марксу». Этот афоризм – острота, а существо иное: вы показали раздвиг противоречия, расхождение признаков по Дарвину – новую схватку Ормузда с Ариманом. У вас развитие общества разветвляется, стороны противоречия абсолютизируются и, схватившись между собой, сливаются в едином высоком синтезе – Торманс превращается в Тор-Ми-Оcc, инферно становится парадизо. И мне это бесконечно близко по душе. Это то, чего всегда жаждала для облика будущего моя натура. Я знаю – а, может быть, верю – что необходимость добра выше необходимости зла, что развитие ввысь – развитие от инферно, а не к инферно. Мы где-то на переломе пути. Nel mezzo del cammin di nostra vita… [«В середине пути нашей жизни...» (итал.). В переводе М. Лозинского – «Земную жизнь дойдя до половины...» – первая строка «Божественной комедии» Данте Алигьери.] Жаль, что нам не увидеть продолжения. И нет реального Виргилия, который провёл бы нас по запутанным кругам темного инферно без того, чтоб у входа навек оставить надежду. В Вашей книге я ощущаю дружескую руку Виргилия! Всегда Ваш С. Снегов Простите мне несвязность письма. Я не высказал и сотой доли того, что хотелось. Если мы когда-либо встретимся, возможно, беседа наша будет полней и шире.» (28 декабря 1970)

Сат-Ок: Помню, как удивился тому, что Снегов-личность оказался намного больше своих книг. Обычно бывает наоборот.


Александр Гор: A.K. пишет: Зато могу поделиться вот этим: Факсимиле или фотокопия? Источник?

Alex Dragon: Сами сочинили. Вы же знаете. Честно говоря непонятно как на такие вопросы отвечать. Разумеется, перед тем, как поведать это вам, сперва сфотографировали оригиналы, а текст воспроизводился уже по этим копиям. А оные — пять машинописных страниц местами с пометками от руки + конверт.

A.K.:

Александр Гор: Alex Dragon пишет: Честно говоря непонятно как на такие вопросы отвечать. Как видите Андрей понял. Спасибо ему. _____________ А что касается моих предположений... Что подобные публикуемые письма – поддельны. Ну хорошо, предположим, что они подлинны. В таком случае они – лучшее доказательство того, что послевоенный СССР – «тоталитарной» страной не был. Представьте, если бы в государстве Пиночета - чилийские писатели, начали бы смело писать друг другу, этакий (фактически!) компромат. На себя и своих коллег. Что бы случилось? Рекомендую поразмышлять! На досуге...

A.K.: Александр Гор пишет: послевоенный СССР – «тоталитарной» страной не был. ... Рекомендую поразмышлять! На досуге... Александр, так здесь это никому, вроде бы, объяснять не нужно.

Александр Гор:

Alex Dragon: Интересно, 50% понимающих — это надо толковать как полуполный или полупустой стакан?

A.K.: Если сначала был пустой - наполнен на половину. Если изначально был полный - наполовину отпит:)



полная версия страницы