Форум » Идеи И.А.Е., источники, образы, прототипы... » Публикации о Ефремове » Ответить
Публикации о Ефремове
Alex Dragon: Поправьте мой склероз, если тема уже возникала. Я хочу, чтобы в этом топике, в одном месте, собирались ссылки на статьи в прессе об ИАЕ, сетевой в первую очередь. Время от времени мы обсуждаем те или иные статьи, а вот коллекции ссылок, сетевой библиографии, собранных в одном месте, вроде нет. Я как-то говорил, что в сети не так уж много публикаций на тему, и тем не менее их есть некоторое количество, но ссылки на них довольно разбросаны по форуму. Поэтому просьба, если кто-то читая форум, наткнётся на такое обсуждение и ссылку на статью — кидайте сюда и эту ссылку, и ссылку на топик с обсуждением, если таковое имело место быть. Организационно предлагаю сделать так: здесь обсуждений не устраивать, только строго по сабжу — сами ссылки, что где найдено, нет ли повторов, предложения по оптимизации оформления списка и т.п. Ссылки потом будем сливать в один пост, который будет постоянно редактироваться. Скажем, второй в топике.
Ольга: Очёр, парк Пермского периода. Здесь есть фота ивантозавра. http://klyaksina.livejournal.com/209463.html Андрей, может, списаться с автором - и дать а галерею? Именно Ефремов добился ассигнований на раскопки в Очёре.
Александр Гор: Ольга пишет: фота ивантозавра. Да... Всё-таки форум у нас весьма... просветительский!
Ded Moroz: Возможно,будут интересны такие книги(в скобках-главы о Ефремове): 1.Гуревич Г.И."КартаСтраныФантазий"М.Искусство.1967-(с.130-Покажите нам будущее) 2.Бритиков А.Ф."Русский советский НФ роман"Л.Наука.1970(с.220-Великое Кольцо+в Указателе имён:ссылки ИАЕ 3.Сборник ПФ "Поиск-80".Св-к.Ср.-Урал.ки.1980(с.357-А.Багаев-Материалы к библиографии ИАЕ) 4.Первушин А.И."Оккультный Сталин"М.Яуза.2006(с.279-"Палеокосмонавты" Ефремова и Казанцева) 5.Бузиновский С.,Бузиновская О."Тайна Воланда"(любопытные исследования в нескольких главах) 6.Русская фантастика на перекрёстке эпох и культур.М.МГУ.2007.(с.305+см.по тексту сборника) 7.Прашкевич Г.М."Красный сфинкс".Н-ск.Свиньин и сыновья.2009(с.477-ИАЕ:биобиблиографический очерк)
Дед Мороз: Не стоит,наверно,перечислять известные молодогвардейские сборники "Румбы фантастики","Школа Ефремова","ежегодники"Фантастика-...",альманахи НФ №...(изд."Знание") А,допустим,в "Технике-молодёжи"№10/68г.,с.7-итервью с ИАЕ "Мир в движении"("Мимо Илиады и Одиссеи...) В "Уральском следопыте"№4/90г.-"Земные маршруты фантаста"(Походы сквозь дым таёжных пожаров)- о начале туристических маршрутов "Тропой Ефремова". В "Технике-молодёжи"№10/67г.-Дар Ветер шагает по Таврии(рассказ о съёмках "Туманности Андромеды" с цветными(несмотря на 1967г.) кадрами из фильма на 3х стр.
DNEPR_WAVE: спасибо большое за список литературы. Он очень пригодится в моих исследованиях. Прашкевич даже есть в библиотеке Гиссенского университета. Возможно ли найти сканы остальных книг?
Александр Гор: Ну-у... «Техники молодёжи» было отсканировано много... И много мною скачано. Попозже посмотрю номера... «Уральский следопыт» - не знаю, хотя стало интересно. Да, господи! Поищите на Рутрекре http://rutracker.org/forum/
Цитатник Мао: ТМ сейчас в Москве на CD продается, начиная с 60-х и до упора. Значит, и в нете должно быть. Не может быть, чтобы не было.
Александр Гор: Да, с 33 года имеются и бесплатно http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=2726316 Я, честно говоря, в скачивал в другом месте... Тут надо посмотреть какие номера есть...
Alex Dragon: На рутрекере все номера ТМ есть. Вообще. Может несколько номеров выпало и самых свежих может не быть, а так там всё.
Александр Гор: Уф! Тогда надо скачать. Вот только вычищу от фильмов жёсткий диск.
A.K.: Вот здесь архив журнала: http://technica-molodezhi.ru/tm.php
Дед Мороз: Спасибо за отклики. To Dnepr_Wave: Сам,к сожалению,сканировать не умею.Но когда в марте приедет в Киев библиограф и создатель сайтов по фантастике Виталий Карацупа(чью библиографию с подачи Lendadima видел здесь),то он ,надеюсь,отсканирует и выложит на Ноогене.
Alex Dragon: Ded Moroz пишет: 7.Прашкевич Г.М. "Красный сфинкс". Н-ск. Свиньин и сыновья. 2009 (с. 477-ИАЕ: биобиблиографический очерк) У меня, видимо, первое издание — 2007 года. Очерк, честно говоря, мне не так, что бы очень понравился — галопом по Европам, без особой логической связи между частями. Старательная компиляция, без особого вдохновения. Но старательная. Вплоть до включения застарелых сплетен. Видимо, считается, что человеческая биография не может не иметь пятен и эти пятна необходимо обязательно включить видимости объективности для. Даже если они и не проверены толком, а известны по перессказам третьих-четвёртых лиц. Я имею в виду цитируемые намёки Ревича на плагиат Ефремовым идеи якутских алмазов у репрессированного в 30-е годы геолога Федоровского. Иван Антонович ЕФРЕМОВ Родился 9 (22) апреля 1907 года в деревне Вырица под Петербургом. Отец — лесоторговец. В 1919 году семья Ефремовых распалась. Детство прошло на юге России — в Бердянске, затем в Херсоне. «Одно время пристроился я на работу в порту. Не брали, говорили, что еще мал, но я упросил. Помню, как получил в конце недели свой первый в жизни заработок — несколько миллионов деньгами и главное, паек. По четверти фунта ячменной муки грубого помола. По полфунта соленых-пресоленых сушеных бычков, от которых распухали губы, и по десятку ландрину — леденцов. Жить было можно! Получил через месяц даже сандалии «деревяшки», примечательный предмет материальной культуры времен гражданской войны… » Прибился к красноармейской автомобильной роте. При бомбардировке Очакова был контужен, с той поры слегка заикался. В 1921 году демобилизован, уехал в Петроград. Будучи человеком физически крепким, занимался разгрузкой товарных вагонов, иногда работал подручным шофера. Среднюю школу II ступени закончил за два с половиной года. В 1923 году сдал экзамены на штурмана каботажного плаванья при Петроградских мореходных классах и в следующем году уехал на Дальний Восток. Старшим матросом ходил на парусном-моторном боте «III Интернационал». Но постоянной работы не было, пришлось вернуться. К тому же, тянула мечта занятьем наукой. «В один из таких моментов я пошел к одному чудесному человеку, вдохновенному романтику моря, талантливому литератору-капитану Дмитрию Афанасьевичу Лухманову. Мы сидели у него дома на Шестой линии, пили чай с вареньем. Я говорил, он слушал. Внимательно слушал, не перебивая, знаете, это большой дар уметь слушать! — потом сказал: „Иди, Иван, в науку! А море, брат… Что ж, все равно ты его уже никогда не забудешь. Морская соль въелась в тебя“… Это и решило мою судьбу…» Место директора Северодвинской галереи, размещавшейся в ленинградском Геологическом музее, занимал академик П. П. Сушкин. Он с интересом отнесся к молодому штурману и в 1924 году по его рекомендации Ефремов поступил на биологическое отделение физико-математического факультета Ленинградского университета. Однако с третьего курса ушел, посчитав, что общебиологической подготовки ему хватит. «Начал я препаратором у академика Сушкина, — вспоминал позже И. А. Ефремов. — Эта работа — освобождение ископаемых костей от породы, в которую они вкраплены, оставляет свободной голову. Приобретя некоторые навыки, можно хорошо работать и думать о своем. То же и в экспедициях. Долгие поездки и утомительные ожидания на железнодорожных полустанках и аэродромах. Сколько часов, суток и месяцев пропали даром! Геологов и палеонтологов я бы награждал медалью за долготерпение. Но есть в этом и хорошая сторона: праздное время освобождает голову для размышлений…» Полевые работы многое определили в характере И. А. Ефремова. «Не доезжая станции Шунгай, — (Прикаспий, 1926. — ГП.), — гора Богдо, несмотря на ее небольшую высоту, резко выступает на фоне ровной степи. Протягиваясь в форме подковы на полтора километра, вблизи она производит впечатление монументальности, в особенности ее центральная часть с чрезвычайно крутыми склонами. Обнажения пластов замыты натечной сверху глиной, усыпанной обломками известняка. Глина засохла плотной коркой, и, цепляясь за обломки известковых плит, можно подниматься по довольно крутым склонам почти до шестидесяти градусов. Держа в одной руке молоток, без которого охотник за ископаемыми не может ступить ни шагу, другой забиваешь кирку в склон горы и осторожно подтягиваешься выше. Конечно, иногда бывают неприятные минуты, когда ноги соскальзывают, кирка вырывается из рыхлого размытого склона, и начинаешь сползать вниз сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Но, мгновенно снова забив кирку поглубже, останавливаешься и продолжаешь таким же способом прерванное продвижение наверх… Обследовав осыпи по склонам, я заложил раскопки на одном из самых крутых выступов Богдо — юго-юго-восточном. Копаться посредине крутого склона горы было очень трудно. Тут большую помощь оказали сильные ветры, обдувавшие склон горы и обеспечивавшие большую устойчивость при балансировании на маленькой ступеньке с помощью кирки…» В этих записях — основа будущего рассказа «Белый рог». «У основания отвесного фундамента Белого Рога геолог остановился, выбирая путь. Прямо на Усольцева, гонимое ветром, надвигалось облако. В поле косо вздымающейся белой массы, свободно висевшей в воздухе, было что-то неизъяснимо вольное, смелое Страстная вера в свои силы овладела Усольцевым. Он подставил грудь ветру, широко раскинул руки и принялся быстро спускаться по склону, стоя, держа равновесие только с помощью ветра, в легкой радости полета. И ветер не обманул человека: с ревом и свистом он поддерживал его, а тот, переступая босыми ногами, пятная склон кровью, опускался все ниже…» В 1929 году И. А. Ефремов — научный сотрудник второго разряда в Остеологическом отделе Геологического музея. В 1932 году проводит геологические изыскания будущей железнодорожной линии Лена — Бодайбо — Тында (БАМ). В том же году переведен в сотрудники первого разряда Палеозоологического института Академии наук СССР. В 1935 году экстерном заканчивает Ленинградский горный, защищает кандидатскую диссертацию. Вместе с Академией наук СССР переезжает в Москву. Многие годы занимался исследованиями медистых песчаников, развитых на Урале. «В брошенные шахты я обычно спускался прямо на канате, закрепленном за лом, вбитый в край воронки, образовавшейся вследствие осыпания земли вокруг устья шахты, — вспоминал И. А. Ефремов. — Спуск производили коллектор и рабочий. На конце каната привязывалась палка, обычно ручка от кирки, закрепленная в большой петле. Я пролезал в петлю, усаживался на палку и, держась руками за канат, пятился назад в воронку шахты. В самой шахте нужно было все время отталкиваться ногами от стенки шахты, так как канат полз по одной из стенок, а не был закреплен в центре над шахтой. Подъем производился в обратном порядке. В этом случае приходилось как бы идти по стенке шахты лицом вперед, что менее неприятно. Были случаи, когда из особенно глубоких шахт мои помощники были не в силах вытащить меня обратно и извлекали только при помощи лошадей. Огромная сеть выработок под землей нередко не могла быть обследована за один раз, и я проводил в подземных работах дни и ночи, иногда по трое суток не выходя на поверхность. Помощники мои обычно отказывались спускаться вместе со мной из страха перед обвалом…» В 1940 году И. А. Ефремов впервые сформулировал свои мысли о новом, обоснованном им отделе науки, объединившем биологию и геологию, — тафономии. В марте 1941 года защитил докторскую диссертацию («Фауна наземных позвоночных средних зон перми СССР»). В начале войны был эвакуирован в Алма-Ату, оттуда во Фрунзе. Там перенес тяжелую форму лихорадки, навсегда заполучив тяжелую болезнь сердца. «Меня, как доктора наук, — вспоминал И. А. Ефремов, — прочно забронировали и держали в глубоком тылу. Необходимой научной литературы почти вовсе не было, жить было очень тягостно, работать по специальности — почти невозможно. Организм, обессиленный недоеданием, после очередного приступа болезни совсем не годился ни на что серьезное. В этих условиях я и начал придумывать свои первые рассказы, даже не мечтая о том, что они будут когда-нибудь напечатаны и что я стану „настоящим писателем“… Писал я довольно быстро, задумав цикл из семи рассказов о необыкновенных явлениях природы, с которыми сталкивается человек в необычных условиях. Мне хотелось облечь сюжеты в элементарно-приключенческую форму. В то время я еще разделял кощунственное мнение, что самое главное — интересные приключения, удивительные факты, а люди, сами по себе, — ерунда. Меня в первую очередь занимало событие, а характер человека я рассматривал как нечто второстепенное. Не скрою, я грешил пренебрежением к классической литературе, а вот, например, Хаггард, как и в детстве, захватывал меня полностью. Надо сказать, я не изменил и по сей день своего отношения к Хаггарду и другим увлечениям юности (это, конечно, Уэллс, Джек Лондон, Александр Грин, Конан-Дойл, некоторые вещи Д.. Конрада), но теперь отношусь к классикам совсем иначе. Сейчас для меня на первом плане человек, а потом уже — факт, событие. Таким образом возник замысел „Семи румбов“, который был осуществлен в зимние месяцы 1942-1943 годов… После возвращения в Москву „писательские подвиги“ были забыты. Но кое-кому из знакомых я показывал рассказы, и они нравились. Мне посоветовали отправить экземпляр рукописи в „Молодую гвардию“. Надорвавшись на погрузке ящиков, я опять долго болел и попросил одного из своих учеников отнести рукопись в издательство. Прошло два месяца. Ни ответа ни привета. И вот в день, когда по моей просьбе кто-то из сотрудников уже отправился за рукописью, — бывают же такие совпадения! — ко мне пришел редактор „Молодой гвардии“ Б. Евгеньев… заключить договор. И тут все завертелось, словно я вытащил счастливый билет… Прежде чем сборник рассказов вышел в „Молодой гвардии“, их успел опубликовать „Новый мир“, одновременно печатали военные журналы „Красноармеец“ и „Краснофлотец“, заинтересовалась „Техника — молодежи“. Воениздат в том же 1944 году выпустил еще один, дополненный сборник, со всех сторон посыпались отзывы и рецензии. Неожиданно для себя я стал писателем… Однажды меня пригласил к себе в Кремлевскую больницу Алексей Николаевич Толстой. Он умирал от рака легких. Это было за два месяца до его кончины. Он занимал две или три комнаты, обстановка ничем не напоминала больничную. „Рассказывайте, как вы стали писателем! — обратился ко мне Алексей Николаевич, едва я успел переступить порог. — Как вы успели выработать такой изящный и холодный стиль?“ — „Мне очень лестно, что вы так отзываетесь о моем стиле, — ответил я. — Если в нем действительно есть какое-то достоинство, то все это идет от науки. Ведь мне постоянно приходится описывать ископаемые, условия залегания пластов, окружающий ландшафт, осадочные породы, вводить в свои научные работы самые разнокачественные описания. Профессия геолога и палеонтолога требует точных наблюдений и умения фиксировать все, что видит глаз…“» Биолог А. П. Быстров, автор нашумевшей в свое время монографии «Прошлое, настоящее, будущее человека» (1957), друг писателя, оставил такой стихотворный портрет И. А. Ефремова. Блондин. Одет всегда па моде, Всегда изысканный поклон. К особой северной породе Себя готов причислить он. И галстук модный, серебристый Всегда с утра надет на нем, Всегда он выбритый и чистый, Его глаза блестят огнем. Всегда он полон обаянья. Он снится женщинам во сне, И древних греков изваянья Напоминает часто мне. В своей душе он иностранец, Он не Иван, он сэр Джон Билъ, Он любит джаз и модный танец, Его мечта — автомобиль! Он хочет, чтобы в грозном вое Автомобиль в две тыщи сил, Как что-то страшное, живое Его по городу носил, И чтоб машина камни рвала Как дикий зверь из мостовой, И чтоб всегда везде бывала Она и грозной, и живой. И чтоб в порыве злобы жгучей Тряслась от ярости она, И чтоб мотор ее могучий Дрожа ревел, как сатана; И чтобы всем казались фары Глазами дьявола у ней, Чтоб все боялись этой пары Зловещих матовых огней, Чтоб он летел вперед во мраке, Как смерч у тропиков в грозу, И чтобы сам он был во фраке, И чтоб… монокль блестел в глазу! С 1946 по 1949 год Ефремов возглавлял Монгольскую палеонтологическую экспедицию Академии наук СССР. Об этих путешествиях он написал большую книгу «Дорога ветров» (1956). Поразительно, но и в научных статьях он умел добиваться зрительного эффекта. «Плоские материки среднего мезозоя были подвержены приливным волнам, — («Некоторые замечания по вопросам исторического развития динозавров, 1954). — Эти исполинские волны ходили на большом пространстве, сразу поднимая уровень воды в прибрежных лагунах, озерах и болотах на несколько метров, сметая все, что не было приросшим ко дну, силой своего напора. Поэтому древние четвероногие обитатели прибрежий могли жить только в затопленных лесах или на защищенном барьерными рифами берегу. Гигантские животные (зауроподы) в десятки тонн весом успешно сопротивлялись силе приливных волн, не тонули при подъемах воды и освоили новую, громадную зону обитания, где они не имели конкурентов. Становится понятным развитие у зауропод больших когтей, необходимых для цепляния за грунт… Нам не удалось добыть каких-либо доказательств окраски тела динозавров. Все же биологический подход к этому вопросу дает возможность предположить, что в эпоху динозавров существовало огромное разнообразие окрасок, в известной степени аналогичное таковому у современных птиц и тропических ящериц. Зрение, ведущее чувство у зауропсид, вне всякого сомнения, обусловило появление окрасок как защитных, так и очень ярких, возможно сопряженных с различными выростами, необходимых для сигналов стадным животным и для привлечения самок в период половой активности…» В 1947 году «Тафономия и геологическая летопись» — основная научная работа И. А. Ефремова — была удостоена премии Президиума Академии наук СССР, в 1952 году — Сталинской. Но «…планы и замыслы ученого необычайно широки, а исполняются они, я думаю, в лучшем случае процентов на тридцать, — признавался Ефремов критику и литературоведу В. И. Бугрову, бравшему у него интервью. — Вот и получается: с одной стороны — всевозможные придумки, фантазии, гипотезы, обуревающие ученого, а с другой — бессилие добыть для них строго научные доказательства. Добыть на данном этапе, при жизни. И ясное осознание этого бессилия. А в форме фантастического рассказа я — хозяин. Никто не спросит — где вычисления, где опыты? Что взвешено, измерено? А второе обстоятельство — неудовлетворенность окружающим миром. Она, замечу, свойственна каждому человеку, полностью могут быть довольны лишь животные, да и то не всегда. Писатель, как и ученый, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но тяжелый воз истории катится своим темпом к далеким горизонтам, и темпы эти не упрекнешь в излишней поспешности…» «Лучшим из рассказов Ефремова мне представляется „Катти Сарк“ — писал Всеволод Ревич. — А к наиболее известным, наверное, надо отнести „Алмазную трубу“, где автор предсказал открытие якутских алмазных залежей. Правда, с рассказом связана одна история, которая не очень-то красит фантаста, но она позволяет еще раз задуматься над двусмысленностью положения так называемой научной фантастики, если она ставит перед собой сугубо инженерные задачи. „Алмазная труба“ должна считаться идеалом НФ: через несколько лет предположение Ефремова оправдалось — бывает же. Комментаторы (и я в том числе) подчеркивали выдающуюся прозорливость фантаста. Но вдруг известный публицист-географ и автор фантастических произведений И. Забелин упрекнул Ефремова в том, что на возможность существования алмазоносных кимберлитовых трубок в Якутии первым указал геолог Н. М. Федоровский еще в 1934 году. Вскоре Федоровский был репрессирован, а его книга изъята как дьявольские письмена врага народа. Нет ничего невероятного в предположении, что брошюра Федоровского-геолога попала к Ефремову-палеонтологу. Допустим, что до реабилитации Федоровского у Ефремова не было возможности упомянуть о нем, но после — он обязан был вспомнить о предшественнике. Даже если Ефремов пришел к алмазной идее самостоятельно, элементарная этика обязывала его отдать должное Федоровскому, хотя бы из соболезнования к постигшей человека трагедии. Досадно, что на критику Забелина Ефремов откликнулся неадекватно: он начал поносить оппонента и даже жаловался на него в „инстанции“, чем меня, например, не только беспредельно удивил, но и убедил, что о Федоровском Ефремов знал…» В первом варианте знаменитый роман Ефремова «Туманность Андромеды» (часть его) печатался в «Пионерской правде», затем в журнале «Техника – молодежи» (1957), где публикация романа была внезапно прервана из-за потока хлынувших в редакцию гневных и возмущенных писем: «простые советские читатели» ужасались откровенному отрыву советского писателя от реальной жизни. К счастью, осенью того же года на орбиту был выведен первый искусственный спутник земли. В итоге, роман «Туманность Андромеды» (1958) стал, кажется первым и единственным пока научно-фантастическим романом, получившим Государственную премию. Герои Ефремова устремлялись к другим мирам, невообразимо далеким, встречали новые, совершенно непредставимые до того формы жизни, наконец, бросали вызов святому святых — Пространству и Времени. К тому же, эти невероятные картины! «Крыло огненного света смахнуло зловещую тьму. „Тантра“ вышла на освещенную сторону планеты. Но внизу продолжала расстилаться бархатная чернота. Быстро увеличенные снимки показали, что это сплошной ковер цветов, похожих на редкие бархатно-черные маки Земли. Заросли черных маков протянулись на тысячи километров, заменив собою все. Как ребра громадных скелетов, виднелись среди черного ковра улицы городов, красными ранами ржавели железные конструкции. Нигде ни единого живого существа или деревца — только одни единственные черные маки… » Или: «Девушка взмахнула рукой, и на указательном пальце ее левой руки появился синий шарик. Из него ударил серебристый луч, ставший громадной указкой. Круглое светящееся пятнышко на конце луча останавливалось то на одной, то на другой звезде потолка. И тотчас изумрудная панель показывала неподвижное изображение, данное очень широким планом. Медленно перемещался указательный луч, и так же медленно возникали видения пустынных или населенных жизнью планет. С тягостной безотрадностью горели каменистые или песчаные пространства под красными, голубыми, фиолетовыми, желтыми солнцами. Иногда лучи странного свинцово-серого светила вызывали к жизни на своих планетах плоские купола и спирали, насыщенные электричеством и плававшие, подобно медузам, в густой оранжевой атмосфере или океане. В мире красного солнца росли невообразимой высоты деревья со скользкой черной корой, тянущие к небу, словно в отчаянии, миллиарды кривых ветвей. Другие планеты были сплошь залиты темной водой. Громадные живые острова, то ли животные, то ли растительные, плавали повсюду, колыхая в спокойной глади бесчисленные мохнатые щупальца…» Вряд ли возможно даже со скоростью света добраться в течение одной человеческой жизни до столь чудовищно отдаленных миров, но так считают не все. «Время — вот необоримый гнет всего живого, эфемерного, быстротекущей жизни, как говорили древние поэты, — убеждает заведующий внешними станциями Мвен Мас физика Рен Боза. — Вы были на раскопках? Разве миллиарды безвестных костяков в безвестных могилах не взывали к вам, не требовали и не укоряли? Мне видятся миллиарды человеческих жизней, у которых, как песок между пальцев, мгновенно утекла молодость, красота и радость жизни, — они требуют раскрыть великую загадку времени, вступить в борьбу с ним! Победа над пространством и есть победа над временем — вот почему я уверен в своей правоте и величии задуманного дела!» Опасный опыт удался. Ценой человеческих жертв, но удался. «Индикаторы забора мощности склоняли свои стрелки направо, указывая на непрерывное возрастание конденсации энергии. Сигналы горели все ярче и белее. Как только Рен Боз подключал один за другим излучатели поля, указатели наполнения скачками падали к нулевой черте. Захлебывающийся звон с опытной установки заставил вздрогнуть Мвена Маса. Африканец знал, что делать. Движение рукоятки, и вихревая мощность Ку-станции влилась в угасающие глаза приборов, оживила их падающие стрелки. Но едва Рен Боз включил общий инвертор, как стрелки прыгнули к нулю. Почти инстинктивно Мвен Мас подключил сразу обе Ф-станции… Ему показалось, что приборы погасли, странный бледный свет наполнил помещение. Звуки прекратились. Еще секунда, и тень смерти прошла по сознанию заведующего станциями, притупив ощущения. Мвен Мас боролся с тошнотворным головокружением, стиснув руками край пульта, всхлипывая от усилий и ужасающей боли в позвоночнике. Бледный свет стал разгораться ярче с одной стороны подземной комнаты, с какой — этого Мвен Мас не смог определить или забыл. Может быть, от экрана или со стороны установки Рен Боза… Вдруг точно разодралась колеблющаяся завеса — и Мвен Мас отчетливо услышал плеск волн. Невыразимый, незапоминаемый запах проник в его широко раздувшиеся ноздри. Завеса сдвинулась налево, а в углу колыхалась прежняя серая пелена. Необычайно реальные встали высокие медные горы, окаймленные рощей бирюзовых деревьев, а волны фиолетового моря плескались у самых ног Мвена Маса. Еще далее сдвинулась завеса, и он увидел свою мечту. Краснокожая женщина сидела на верхней площадке лестницы за столом из белого камня и, облокотясь на его полированную поверхность, смотрела на океан. Внезапно она увидела — ее широко расставленные глаза наполнились удивлением и восторгом. Женщина встала, с великолепным изяществом выпрямив свои стан, и протянула к африканцу раскрытую ладонь. Грудь ее дышала глубоко и часто, и в этот бредовый миг Мвен Мас вспомнил Чару Нанди. — Оффа алли кор! Мелодичный, нежный и сильный голос проник в сердце Мвена Маса. Он открыл рот, чтобы ответить, но на месте видения вздулось зеленое пламя, сотрясающий свист пронесся по комнате Африканец, теряя сознание, почувствовал, как мягкая, неодолимая сила складывает его втрое, вертит, как ротор турбины, и, наконец, сплющивает о нечто твердое…» Прекрасная женщина с чужой планеты — не просто образ. «Эволюция материи приводит к человеку, — И. А. Ефремов был убежденным антропоморфистом. — Мыслящий мозг должен быть посажен на мощную биологическую машину с достаточными резервами энергии, устойчивую против внешней среды и относительно долговечную. Поняв кибернетический механизм наследственности, мы должны также понять, что нужны миллионы лет исторического пути развития наследственных признаков, чтобы организм оказался заблокированным от непосредственных влияний внешней среды. Для этого нужно, чтобы в организме создались миллионы фильтров, которые обеспечили бы ему независимость от непосредственных воздействий окружающей обстановки, чтобы тренированная память, инстинкты, эмоции могли противостоять внешним условиям. Все хорошее выросло в человеке из инстинкта материнства, из инстинкта заботы о потомстве…» «Туманность Андромеды» произвела эффект. Все в ней было необычно, даже специальная терминология. «По-моему, каждый писатель должен исходить из языка, — самокритично признавался создатель идеи Великого Кольца литературоведу Е. П. Брандису. — Но у меня не так. Я должен до мельчайших подробностей представить картину и только тогда стараться описывать. Я не стилист. Я ворочаю словами, как глыбами, и читать меня бывает тяжело. Мне хочется, чтобы каждое слово было весомым и необходимым для создания зрительного образа или точного выражения мысли. Как ученый, я привык к конкретным описаниям и экономному изложению. Рецензенты отмечают, что мне лучше всего удаются пейзажи. Если это так, то здесь повинны моя профессия и абсолютная зрительная память. Я мог бы восстановить в памяти все дороги, все скалы, расположение деревьев, всю окружающую обстановку на каждом участке любой из своих экспедиций. Закат солнца в якутской тайге, в Памирских горах или в среднеазиатской пустыне имеют свои особенности. В каждом уголке природы есть неповторимое своеобразие. Нужно отчетливо представить себе то, что ты видел, и находить нужные слова»…
Alex Dragon: В 1959 году появилась повесть «Cor Serpentis» («Сердце Змеи»). В следующем году — «Юрта Ворона». В 1964 году — экспериментальный (так Ефремов его называл) роман «Лезвие бритвы». В 1968 году — «Час Быка». В 1972 году — «Таис Афинская». «Без предварительной большой работы над планом, — делился методами своей работы писатель, — мной не написан ни один роман. Но к составлению плана я подхожу постепенно. Ибо cразу трудно охватить, предусмотреть все возможные линии, сюжетные повороты, фабульные ходы. Сначала на листе бумаги я записываю очень краткий конспект, основную идею будущего романа. О романе „Час быка“ эта запись выглядела так: „Люди будущего нашей Земли, выращенные в период многовекового существования высшей, коммунистической формы общества и контраст между ними и такими же землянами, но сформировавшимися в угнетении и тирании олигархического строя иной планеты“. Затем я завожу специальную тетрадь с пометкой „Ч. Б.“, ибо одновременно работаю и над другими произведениями, имею тетради с другими пометками. Теперь наступают дни раздумий. Процесс перехода от первоначальной, что ли, заявки к более оформленному замыслу долог и незаметен. В тетрадь с пометкой „Ч. Б.“ заносятся какие-то мысли, факты, заметки, возможные сюжетные ходы, отдельные фразы, детали, имена, названия, предметы — словом, все, что может сгодиться. Постепенно тетрадь пухнет от записей. Я их перечитываю и могу уже как бы возвести определенные столбы, опору будущего сюжета. Затем я пишу второй конспект, который гораздо шире первого. Это сюжетный конспект. К нему добавляются заметки будущей фабулы, отдельные картины, целые абзацы, заметки характеров героев…». Роман «Час Быка» вызвал, скажем так, неудовольствие властей. «В 1972 году произошло что-то такое, — рассказывала вдова писателя Т. И. Ефремова писателю Андрею Измайлову. — Как вакуум вокруг Ивана Антоновича образовался. Это было очень жаркое лето, леса горели. А мы снимали дачу под Москвой у вдовы Александра Евгеньевича Ферсмана, которого Иван Антонович очень любил. И мы не сразу, но заметили, что как-то так… за нами следят… Чувствовал ли это Иван Антонович? Да. Он оставил мне „Книжечку советов“, которую я нашла после его смерти… „Помнить, — писал Иван Антонович, — что все письма не экспедиционные, не семейные, фото, записи, адреса — ничего не сохранилось с периода 1923-1953 гг. Я все уничтожил, опасаясь, что в случае моего попадания в сталинскую мясорубку они могут послужить для компрометации моих друзей. По тем же причинам я сам не вел никаких личных дневников…“ И далее: „Вот на что обращай самое тщательное внимание, соблюдай самую максимальную осторожность. Одно дело, пока ты со мной — в случае чего тебя не тронут из-за меня, если, конечно самого не тронули бы. Оставаясь одна, ты подвергаешься опасности любой провокации и при твоей доверчивости и прямоте можешь пострадать. Может придти сволочь, прикинувшись твоим и моим другом или поклонником, вызвать тебя на откровенный разговор, а потом обвинить тебя в какой-нибудь политической выходке, схватить, а то и засудить. Все это памятуй всегда, не пускай неизвестных людей, а впустив, ни когда не говори запальчиво или откровенно с неизвестным человеком. Немало шансов, что это окажется дрянь, подосланная или просто решившая воспользоваться беззащитностью…“» В мае 1971 года Ефремов писал В. И. Дмитревскому: «Теперь о другом — литературоведческом. Интересно, как изменяется литературное „окружение“ моих произведений. Сначала „рассказы о необыкновенном“ были в самом деле необыкновенными для советской литературы. Никто (абсолютно!) не писал так и на подобные темы. Затем, с прогрессом науки и распространением популяризации, рассказы потеряли свою необыкновенность, а сейчас необычайные открытия и наблюдения выкапываются отовсюду и печатаются прямо пачками в альманахах типа „Эврика“, „Вокруг света“… Когда писалась и издавалась „На краю Ойкумены“, тогда в советской литературе не было ни единой повести из древней истории (ее, кажется, почти и не учили в школе). „Ойкумена“ даже валялась пять лет из-за непривычной манеры изложения исторической повести, не содержавшей великих героев, победителей и т.п. То же самое с „Туманностью“. Непонимание коммунистического общества, порожденное сегодняшними (вчерашними) представлениями о классовой борьбе и классовой структуре, было перенесено вопреки классикам марксизма на будущее. А сейчас повести о полетах на звезды, об иных цивилизациях и будущем коммунизме уже стали обычными. Вспомним, что когда-то меня обвиняли из-за „Тени минувшего“, что как я посмел предположить где-то в иных мирах существование коммунистического общества на 70 миллионов лет раньше, чем у нас на Земле! Как посмел! Это было на заседании в СП в 1945 году… выступал Кирилл Андреев. В том же году Лев Кассиль сказал, что мои рассказы хороши, но производят впечатление переводов с английского — настолько они непривычны. В том же году или на год позже П. П. Бажов сказал, что Ефремов — это „белое золото“ — так называли когда-то на Урале платину, не понимая ее ценности и заряжая ружья вместо дроби, экономя более дорогой свинец… „Лезвие бритвы“ и по сие время считается высоколобыми критиками моей творческой неудачей. А я ценю этот роман выше всех своих (или люблю его больше). Публика уже его оценила — 30-40 рублей на черном рынке, как Библия. Все дело в том, что в приключенческую рамку пришлось оправить апокриф — вещи, о которых не принято было у нас говорить, а при Сталине просто — 10 лет в Сибирь: — йоге, о духовном могуществе человека, о самовоспитании — все это также впервые явилось в нашей литературе, в результате чего появились легенды, что я якобы посвященный йог, проведший столько-то лет в Тибете и Индии, мудрец, вскрывающий тайны… Точно так же в „Часе Быка“ люди еще не разобрались. Доброжелатели нашего строя увидели в нем попытку разобраться в препонах и проблемах на пути к коммунизму, скрытые ненавистники — лишь пасквиль. А я уверен, что после „Часа Быка“ появятся многочисленные произведения, спокойно, доброжелательно и мудро разбирающие бесчисленные препоны и задачи психологической переработки современных людей в истинных коммунистов, для которых ответственность за ближнего и дальнего и забота о нем — задача жизни и все остальное, АБСОЛЮТНО ВСЕ — второстепенно, низшего порядка. Это и есть тот опорный столб духовного воспитания, без которого не будет коммунизма! Но чтобы „Час Быка“ стал столь же обычным, как „Туманность“, надо, чтобы прошло еще лет 15 поступательного движения нашей литературы…» И в другом письме В. И. Дмитревскому: «На опыте „Лезвия“ я пришел к заключению, что писательство в нашей стране — дело, выгодное лишь для халтурщиков или заказников. Посудите сами — я ведь писатель, можно сказать, удачливый и коммерчески „бестселлер“, а что получается. „Лезвие" писал с середины 1959 года, т. е. до выхода книги пройдет без малого пять с половиной лет. Если считать, что до выхода следующей мало-мальски „листажной“ повести или романа пройдет минимум два года, ну, в самом лучшем случае — полтора, то получается семь лет, на которые растягивается финансовая поддержка от „Лезвия“. Если все будет удачно, то „Лезвие“ получит тройной гонорар (журнал + два издания). За вычетами, примерно по 8500, т. е. в итоге — 25 тысяч. Разделите на семь лет, получите около 300 рублей в месяц. Потому если не будет в ближайшее же время крупного переиздания, то мой заработок писателя (не по величине, а по спросу и издаваемости) первого класса оказывается меньше моей докторской зарплаты — 400 р. в мес., не говоря уже о зав. лабораторной должности — 500 р. Каково же меньше пишущим и менее удачливым или издаваемым — просто жутко подумать…» «Природа щедро одарила Ефремова, — писал палеонтолог П. К. Чудинов. — Он был красив строгой мужской красотой. Не был суетлив, не делал лишних движений, никогда не спешил. Ходил легко и бесшумно. В его облике было нечто особенное, заставлявшее внимательных встречных прохожих смотреть вслед. В нем как бы воплотился лондоновский „великолепный экземпляр человеческой природы“. Однако в сочетании этих чисто внешних данных с чертами характера, интеллектуальной и человеческой сущностью он более представляется олицетворением чеховского идеального образа…» Я тоже запомнил Ивана Антоновича широкоплечим, красивым, грузным, чуть заикающимся. Пригласив меня (школьника) после полевого сезона в Москву и разрешив ночевать в Палеонтологическом музее, время от времени он прогуливался со мной по Большой Калужской и задавал странные вопросы. Что, например, приключилось в несчастной семье Карениных? Я отвечал, что, кажется, все там как-то обошлось, правда, Анна Аркадьевна не выдержала выпавших на ее долю испытаний, так что зря старик Толстой размахнулся еще на одну часть романа, можно было бы ее и не писать. Иван Антонович загадочно улыбался. Может, понимал, что когда-нибудь я буду возвращаться к «Анне Карениной» как раз из-за этой части романа. «Что может быть общего между автором бессмертного „Робинзона Крузо“ — англичанином Даниэлем Дефо и великим фантастом Иваном Ефремовым? — таким вопросом задалась в свое время популярная газета «Аргументы и факты». И сама же ответила: — Первый создал английскую разведку, а второй, возможно, был ее сотрудником. Как стало известно из компетентных источников, в 70-е годы в стенах КГБ проводилась тщательная проработка версии о возможной причастности И. Ефремова к нелегальной резидентатуре английской разведки в СССР. И что самое удивительное, окончательная точка так и не была поставлена: действительно ли великий советский фантаст и ученый Иван Ефремов — это Майкл Э., сын английского лесопромышленника, жившего до 1917 года в России? Основанием для многолетней работы по проверке шпионской версии, — добавляла популярная газета, — послужила внезапная смерть Ивана Ефремова через час после получения странного письма из-за границы. Были основания предполагать, что письмо было обработано специальными средствами, под воздействием которых наступает смертельный исход…» «При обыске, действительно проведенном в квартире Ефремова, — писал Андрей Измайлов, — было изъято: „Фотоснимок мальчика во весь рост без головного убора. Одет во френч. В ботинках. На обороте фотокарточки записано: «И. А. Ефремов. Бердянск. 17-й год»“… Фотокарточка мужчины с пистолетом в руке, на голове шапка, голова обернута материей. На обороте запись: «23 год»… Фотокарточка мужчины. На голове форменная фуражка с кокардой. Во рту трубка. На обороте написано: «25 год»… Конверт размером 19x12 светло-бежевого цвета. На конверте надпись: «…моей жене от И. А. Ефремова». В конверте два рукописных вложения… Книга на иностранном языке с суперобложкой, на которой изображена Африка… Оранжевый тюбик с черной головкой с иностранными словами… Лампа, на цоколе которой имеется текст… Письмо рукописное на 12 листах, сколотое скрепкой… Все вышеперечисленное — (мы приводим тут немногое. — Г. П. ) — изъято в рабочем кабинете, в котором работал И. А. Ефремов. Также в холле на полках обнаружено и изъято: машинописный текст автора Гейнрихса под названием „Диалектика XX века“… Различные химические препараты в пузырьках и баночках… Трость деревянная, разборная, с вмонтированным острым металлическим предметом… Металлическая палица из цветного металла, в конце ручки петля из тесьмы… В процессе обыска специалисты использовали металлоискатель и рентген…» До сих пор неизвестны истинные причины столь пристального внимания вездесущего КГБ к известному писателю, но существуют весьма экзотичные версии. Например, такая (опять же по А. Измайлову). «Прошло года два или три после смерти Ивана Антоновича, — рассказывал Аркадий Стругацкий. — Я был в гостях у покойного ныне Дмитрия Александровича Биленкина. Большая компания, хорошие люди. И зашел разговор о нападении Лубянки на квартиру Ефремова. Биленкин, помимо того, что он хороший писатель-фантаст, был, как известно, геологом по профессии. Так вот, рассказал он удивительную вещь. 1944 год. И. А. Ефремов откомандирован с экспедицией в Якутию на поиски новых месторождений золота. Была война, и золото нужно было позарез! У него под командованием состояло несколько уголовников. Экспедиция вышла на очень богатое месторождение, они взяли столько, сколько смогли взять, и отправились обратно, причем Иван Антонович не спускал руки с кобуры маузера. Как только добрались до Транссибирской магистрали, на первой же станции связались с компетентными органами. Был прислан вагон, и уже под охраной экспедицию повезли в Москву. По прибытии с уголовниками сразу расплатились или посадили их обратно, вот уж не знаю. А Ивана Антоновича сопроводили не то в институт, от которого собиралась экспедиция, не то в министерство геологии. Там прямо в кабинете у начальства он сдал папку с кроками и все золото. При нем и папку и золото начальство запихало в сейф, поблагодарило и предложило отдыхать. А на следующий день за Ефремовым приезжает машина из компетентных органов и везет его обратно, в тот самый кабинет. Оказывается, за ночь сейф был вскрыт, золото и кроки исчезли. И вот Дмитрий Александрович Биленкин предположил, что не исключено: обыск как-то связан с тем происшествием. Ну, мы, конечно, накинулись на него, стали разносить версию в пух и прах: мол, это ничего не объясняет, да и зачем нужно было ждать с 1944 по 1972 год! Но Дмитрий Александрович был хладнокровным человеком, он только усмехался… Все терялись в догадках о причинах обыска, — продолжал Аркадий Стругацкий. — Почему ПОСЛЕ смерти писателя? Если Иван Антонович в чем-то провинился перед государством, почему никаких обвинений при жизни никто ему не предъявил? Если речь идет о каких-то крамольных рукописях, то это чушь! Он был чрезвычайно лояльным человеком и хотя ругательски ругался по поводу разных глупостей, которые совершало правительство, но, что называется, глобальных обобщений не делал. И потом — даже если надо было найти одну рукопись, ну две, ну три, то зачем устраивать такой тарарам с рентгеном и металлоискателем? Вот сочетав все это, я, как писатель-фантаст, построил версию, которая объясняла все! Дело в том, что как раз в те времена, в конце 60-х и в начале 70-х годов, по крайней мере в двух организациях США — Си-Ай-Си и Армии были созданы учреждения, которые серьезно занимались разработками по летающим тарелкам, по возможностям проникновения на Землю инопланетян. У наших могла появиться аналогичная идея. И тогда же у фэнов, то есть любителей фантастики, родилась и укрепилась идея-фикс: мол, никто иной, как ведущие писатели-фантасты являются агентами внеземных цивилизаций. Мы с Борисом Натановичем тоже получили не одно письмо на эту тему. Нам предлагалась помощь, раз уж мы застряли в этом времени на Земле, приносились извинения, что современная технология не так развита, чтобы отремонтировать наш корабль. И все в том же духе. Ну, а Иван Антонович Ефремов тем более был ведущим писателем. Можно себе представить, что вновь созданный отдел компетентных органов возглавил чрезвычайно романтически настроенный офицер, который поверил в абсурд „фантасты — суть агенты“. И за Ефремовым стали наблюдать. Но одно дело — просто следить, а другое дело — нагрянуть с обыском и не дай бог попытаться взять его самого: а вдруг шарахнет чем-нибудь таким инопланетным? Именно поэтому как только до сотрудников отдела дошла весть о кончине Ивана Антоновича, они поспешили посмотреть. А что смотреть? Я ставлю себя на место гипотетического романтического офицера и рассуждаю здраво: если Ефремов — агент внеземной цивилизации, то должно быть какое-то средство связи. Но как выглядит средство связи у цивилизации, обогнавшей нас лет на триста-четыреста, да еще и хорошенько замаскировавшей это средство? Поэтому брали первое, что попалось…» Умер И. А. Ефремов 5 октября 1972 года.
makcum1982: Alex Dragon пишет: „Лезвие бритвы“ и по сие время считается высоколобыми критиками моей творческой неудачей. А я ценю этот роман выше всех своих (или люблю его больше). Публика уже его оценила — 30-40 рублей на черном рынке, как Библия. Все дело в том, что в приключенческую рамку пришлось оправить апокриф — вещи, о которых не принято было у нас говорить, а при Сталине просто — 10 лет в Сибирь: — йоге, о духовном могуществе человека, о самовоспитании — все это также впервые явилось в нашей литературе, в результате чего появились легенды, что я якобы посвященный йог, проведший столько-то лет в Тибете и Индии, мудрец, вскрывающий тайны… Заметили, Алекс, пришлось. Ни больше ни меньше
Alex Dragon: Ну да, ну да, через силу, изнемогая, с отвращением «оправлял в приключенческую рамку апокриф». Вы книгу же читали? Как, там хоть в чём-то чувствуется такой императив?
makcum1982: На мой взгляд там есть натянутость...
Alex Dragon: «Натянутость», я думаю, во-первых, из-за нехоженности троп, первопроходства. Это ведь достаточно уникальное явление в литературе вообще. Как это надо делать — никто не знал и не умел, да и сейчас, мне так сдаётся, ничего подобного нет и близко. Но мне кажется, что это не первый блин комом, а вполне удачно получилось. Я никакой особой натянутости не вижу, всё в кассу. Как я писал выше, получился синтез, и есть подозрение, что именно такая форма является необходимым развитием искусства и адекватным средством воплощения идей. Во всяком случае, для современности, если под ней понимать историческую эпоху. Ни голый философский трактат, ни голая развлекаловка. Философия должна иметь выражение в жизни, в отношениях людей, а интеллектуальное слито с эмоциональным. В то же время должно присутствовать героическое и необычное — как выражение глубинной сущностной потребности человеческой психики в сильных переживаниях и открытии новизны. А это в наших условиях необходимо даёт форму авантюрного романа. Допустим, сплетения судеб и некий философский вывод из них можно показать и на основе повседневного быта — а-ля Достоевский. Но это не даёт предельного выражения, взгляда со стороны и над, не даёт толком сконцентрироваться на стратегическом целеполагании. Для этого и человек по жизни, и герой романа должен быть вырван из повседневности. И в то же время эта повседневность — не лучший материал для раскрытия необычного, таинственного, романтического, зовущего. В наших условиях вполне напрашивается мысль отправить героя в путешествие, в страну куда подальше и экзотичнее, где над ним не будет довлеть обусловленность штампами его домашней обыденности. А во-вторых — тут от читателя многое зависит. От его готовности воспринять нечто за пределами как литературных канонов, так и за пределами ограниченности собственной личности.
makcum1982: Ну, Алекс, не стоит нападать на читателя. Не менее ответственен и писатель и, в нашем случае, режиссер и сценарист.
Alex Dragon: Кургинян про фантастику и Ефремова в том числе:http://noogen.borda.ru/?1-0-0-00000127-000-40-0#043
A.K.: Хорошая статья в питерской газете "Тайны ХХ века" - с любовью к человеку и без сенсаций. «Иван Ефремов занимает особое место среди советских писателей-фантастов. Интересно, что в наше время интерес к его насыщенной жизни и великолепным книгам не только не угас, но и разгорелся с новой силой...» - Читать
Александр Гор: Боже мой! Под псевдонимом «erema_o» Это у нас ни Сат-Ок ли?! Боже мой - он седой, или это иней в бородке?!!
Alex Dragon: Это не псевдоним, у них с Ольгой общий ЖЖ.
A.K.: Александр Гор пишет: или это иней в бородке?!! Иней Зима, Загорянка, лыжи... Или это на хоккейной площадке? Уже не помню.
Александр Гор: Ну, слава Богу!
A.K.: И ещё одна публикация, давняя. Евгений Трофименко. Где был Голец Подлунный // Вокруг Света, №12 (2603), Декабрь 1990 «Ефремов начался для меня в 1957 году с «Туманности Андромеды». Как и многие тогдашние мальчишки, я «заболел» космосом, мечтал о межзвездных полетах, о потрясающих внеземных цивилизациях... Только после нескольких встреч с Иваном Антоновичем я понял, что главная цель его книг — не фантастика приключений, а приключения духа; старание показать, что человек — самое великое чудо природы, «та же Вселенная». И если реализовать фантастические возможности человеческого разума и тела, то реальная жизнь может стать фантастической...» Ссылка на статью
Мечтатель21: Предлагаю познакомиться со взглядом на проблему героев Ефремова одного болгарского товарища из клуба "Иван Ефремов" в Софии. Прошу прощения за шероховатости моего любительского перевода, но мне показалось, что в статье достаточно хорошо раскрыта природа неприятия Ефремова и его книг некоторыми представителями "творческой интеллигенции". ПРОБЛЕМА ГЕРОЕВ ЕФРЕМОВА Книги Ефремова изданы на 45 языках, трижды серии избранной фантастики, выходившие во Франции, Германии и Японии, открывались с первой книги «Туманность Андромеды», а что до героев… В сегодняшней Москве и других уголках России живут сотни людей, носящих имена этих героев: Низа, Эрг, Веда… К сожалению, все это отдает мемуаристикой – нынешние любители фантастики у нас не только не перечитывают ефремовские книги, но многие из них лишь смутно помнят, что есть такой фантаст. Но о чем, в сущности, идет речь? Попробуем увидеть события во времени. Шестидесятые годы в СССР. Вернувшиеся из концлагерей еще не адаптировались к человеческой жизни. Хрущев создал иллюзию оттепели, и часть советской интеллигенции позволила себе помечтать – выход из двойного кошмара войны и сталинизма вызвал пружинный эффект, выбрасывая социальный оптимизм вперед, в почти необозримое будущее. Но в тот момент, когда на улицах было полно испитых лиц и одежды, мало отличающейся от рабочих комбинезонов, антрополог Иван Ефремов пишет романы о далеком будущем, где блистают физической и духовной красотой яркие индивидуальности, люди-вселенные, каждый из которых требует кисти великого художника. Это не может объясняться только приливом социального оптимизма. Низа Крит, Эрг Ноор, Дар Ветер, Веда Конг, Рен Боз, Эвиза Танет – персонажи, которых нельзя забыть или пренебречь ими. Оспорить или отвергнуть – да, но не проигнорировать. Сам Ефремов в одном интервью заметил, присоединяясь к Толстому, что все в какой-либо книге может быть вымышлено, но не характеры и психология. Но я думаю, что прогностичный мыслитель Ефремов спорил с писателем Ефремовым, решая одну из тяжелейших проблем писателя-фантаста – необходимость плавно выстраивать повествование и одновременно объяснять принципиально новые особенности описываемого нового мира. Отсюда идет и пресловутая лекционность, от которой не сумели избавиться и величайшие мастера. Теперь современный фантаст с легкостью может написать «Он телепортировался». Но это возможно после сотен предшествовавших произведений, в которых ценой растянутого повествования объяснялось, как функционирует телепортатор и т.п. Не могу забыть старую чешскую комедию, где герой объяснял принцип машины времени, рисуя его губной помадой на бедре своей любовницы. И сумел так задержать внимание публики. Да, имеются фантастические идеи, для которых не хватит и бедер целого кордебалета. Если говорить серьезно, Ефремову не вполне удалось избежать этого противоречия. Его герои время от времени пускаются в пояснительные монологи… И порой обвиняются в неестественности. А естественны ли персонажи «Туманности Андромеды», «Сердца Змеи» и «Часа Быка»? Начнем по порядку. Если под естественностью мы понимаем накопленный тысячелетиями опыт того, как реагируют люди при стандартных обстоятельствах, со стандартными чувствами, ответ будет: НЕТ! Они не естественны. Что бы вы сказали об ослепительно красивой женщине, которая не только уделяет половину своего времени на поддержание и украшение своей совершенной внешности, но позволяет себе анализировать методы эротического воздействия, которое провоцирует ее внешность, и даже демонстрировать эти методы с просветительской целью? В наше время это будет крайне странная и нелепая женщина, во время, когда женская красота, словно товарный ряд на общественном базаре, почти неизбежно превращается в ее главный инструмент самореализации. Соответственно и мужчина, если он атлетичен и с красивыми чертами лица, является или гастролером по женским сердцам и постелям, или, еще хуже – гомосексуальной игрушкой. Так что человек, начинающий читать книги Ефремова только с точки зрения исторической инерции, неизбежно увидит признаки какой-то утопической искусственности. Для него нелепым и невозможным будет выглядеть будущее общество… Когда «Туманность Андромеды» появляется впервые, мнения о героях поляризуются – одни их принимают без остатка и эти герои становятся для них нравственным ориентиром в ежедневном поведении, другие их объявляют вымышленными рациональными конструкциями, в которых нет души. Характерно высказывание некоего московского поэта: «Мне в этом мире холодно жить!» И это преимущественно интеллигенты из артистической элиты. Требуется правильно понять, почему так получается. В тоталитарном обществе, обильно замаскированном иллюзорными перспективами, каким было советское и наше общество в тот период, интеллигент отстаивал свое право на индивидуальность одним мучительным, деформирующим психику образом – всякое духовное завоевание ассоциативно связывалось и с приступами неизбежных нравственных компромиссов, и с борьбой с беспомощностью в виде разрушающих тело алкогольных и табачных ночных бдений. Так что чистые и пышущие биологическим здоровьем герои Ефремова, с их бескомпромиссным взглядом на сообразный природе образ жизни, заставляли интеллигента раздражительно ощетиниваться. Если тебе нравятся, если ты принимаешь (как возможных) героев Ефремова, это означает, что ты болезненно ощущаешь свое несовершенство, что ты готов его сменить на более высокое качество личности и общества, что ты подвигнут, хотя бы и неосознанно, тоской по красоте, что ты готов поставить под сомнение все, что принято за норму в наше нормативное время. Ефремов позволил себе нечто, что редко прощается – яркую индивидуальную свободу своих героев, сочетающуюся с глубокой внутренней нравственной определенностью. Такое сочетание для современного скептичного и ироничного человека, недоверчивого ко всему гармоничному, живущему в мире, где «все продано» и «все имеет цену», в преобладающем множестве обрекает его воспринимать ефремовских героев как раздражающее, моралистичное обвинение в недоделанности и безнравственности. Существует за пределами осознанного и зависть, которую он ни за что на свете бы не признал, потому что зрелый, опытный, современный человек не может завидовать каким-то вымышленным красавцам и красавицам, которым удается одновременно быть интеллектуальными и чувствительными, гуманными и решительными, страдающими и счастливыми. И миру без посредственности и ничтожества, потому что там каждый рос в силовом поле индивидуализированной и артистичной педагогики, которая с естественной как дыхание убежденностью установила, что если ты еще не нашел своей полноценной реализации, в которой ты уникален и незаменим, то можно снова и снова пробовать, пока не найдешь ее, без того, чтобы общество считало тебя неудачником. Утопист ли Ефремов? Сегодня подобное определение пострашнее чем признание в гомосексуализме… Еще того хуже, его утопия определяется как коммунистическая. Но о каком коммунизме идет речь? О том, из вводных статей партийных официозов, который за одну ночь из «светлого будущего» превратился в «мрачное прошлое»? Сравните его с эллинистическим миром духовной аристократии, который рисует Ефремов, и ответите себе на этот вопрос. И вспомните слова всем известного ирониста Оскара Уайльда: «Не стоит смотреть на карту мира, где не изображен остров Утопия» В «Туманности Андромеды», «Сердце Змеи» и «Часе Быка» Иван Антонович Ефремов сотворил художественные образы людей и общественных отношений единственно возможного, следующего выше этажа этического, интеллектуального и физического развития Разума. А более высокий уровень всегда содержит элементы отрицания нынешнего. Логична некоторая отрицательная реакция современного человека… И здесь пора ответить на вопрос, который незримо витает с самого начала в этих строках – естественны ли герои Ефремова. Если речь идет о бытовой достоверности невротизированного мозаичного городского человека – ответ: НЕТ! Естественность Эрга Ноора, Веды Конг, Вира Норина, Чары Нанди, по-моему, скрывается в ЕСТЕСТВЕ. Это люди, у которых высшее качество разума гармонично приняло в себя естество биологического уровня, не игнорируя его и не порабощая. Поэтому в их красоте есть нечто от красоты горных вершин, зеленых долин, стад диких животных, кристального блеска озер. Верно, что это не является человеческими чертами в нынешнем понимании. Нужны ли кому-нибудь такие литературные персонажи? Это пусть каждый решит за себя. Взято из: http://sf-sofia.com/forum/index.php?f=7&t=26426&rb_v=viewtopic
Alex Dragon: Интересно написал товарищ Nasko. Хотя, надо заметить, у болгаров мозги «тоталитаризмом» отформатированы ещё больше, чем у наших. Мирефремовцам бы туда пожить — счастливы бы были, чувствовали бы воздух свободы — аж в дыхание бы спирало. Ну, до первого случая столкновения со всякими глупостями, типа того что медицины там толком уже не существует и прочих прелестей бытия европейской колонии и места ссылки цыган со всей Европы. Но это к слову. А вообще — по делу, хорошо и глубоко написано. Да, ссылка на оригинал поста — http://sf-sofia.com/forum/index.php?p=37426&sid=03b8337130edd3b688d04a89a4b4b6e3&rb_v=viewtopic#p37426
Мечтатель21: 24.06.2010 По мнению Геннадия Прашкевича, новосибирского писателя-фантаста, вовремя прочитанная нужная книга способна изменить человеку жизнь. - Я начал читать очень рано и читал всегда много. Как-то мне в руки попали роман Конан-Дойля «Затерянный мир» и книга Ивана Ефремова «Рассказы о необыкновенном». И я понял, что, оказывается, чудеса происходят не в Австралии и Южной Америке, а у нас, буквально в Доме колхозника за поворотом. Меня это настолько удивило, что я, будучи школьником, написал письмо Ивану Антоновичу Ефремову и крупному ученому Николаю Николаевичу Плавильщикову. Я понимал, что никто мне не ответит: какой смысл крупному человеку из Москвы писать провинциальному школьнику? К тому времени я чётко понимал, что будущее у меня простое: закончу школу, устроюсь плотником или кочегаром на паровоз, потихоньку начну выпивать... Но при этом у меня были три мечты: посмотреть мир, прикоснуться к науке и написать когда-нибудь замечательную книжку... Но мне ответили и Ефремов, и Плавильщиков. Чем-то я их, видимо, заинтересовал. Иван Антонович прислал мне деньги, чтобы я съездил под Мариинск на речку Кию и посмотрел на отложения, в которых когда-то находили скелеты птицетазовых динозавров. На другой год он взял меня в настоящую экспедицию на Урал, где работали крупные учёные. Я впервые увидел настоящие раскопки. Там велись настоящие разговоры, а не о девках и выпивке. После этой экспедиции меня взяли в Москву, я жил в палеонтологическом музее. Вы понимаете, как изменилась моя жизнь?! Из бедного провинциального детства попасть в такой удивительный мир! Время от времени Ефремов выводил меня прогуляться и побеседовать. И вот как-то он спросил меня: «А чем там закончилась вся эта история с Анной Карениной»?». Я говорю: «Да нормально закончилась, мы это уже проходили: Анна Аркадьевна под поезд бросилась». Тогда Иван Антонович велел мне перечитать роман. Я перечитал. И понял, что Толстой написал роман ради последней, восьмой, части, на которую я тогда и внимания не обращал. Писатель Левин утром в поместье прогуливается, слушает птичек, смотрит на прекрасную природу и думает: почему же это мы в таком прекрасном мире всё время грызёмся, зачем друг друга запихиваем под эти паровозы, пойду-ка я к жене, и начнём мы с ней жить по-новому с этой самой минуты. Он поворачивается и идёт к веранде, а откуда доносится раздражённый голос жены, и тут Левин понимает, что что-то мешает, что-то ужасно мешает свершиться чуду… Вот тот момент, когда книга меняет человека. Но для этого надо, чтобы человек читал и думал, и чтобы у него был наставник, который мог бы показать удивительные вещи, мимо которых мы часто проходим... взято с: http://sf-sofia.com/forum/index.php?f=7&t=26240&rb_v=viewtopic
A.K.: "...Пошли одеваться. Иван Антонович ревниво следил, как я снимаю огромных размеров тапки. - Не велики? - В самый раз - сорок четвёртый. - Неужели у нас одинаковые ноги? Принялись меряться. Узкой ступне Ефремова с необыкновенно высоким подъёмом я противопоставил нечто лаптеообразное… Оправдывался: - Нога геолога. - Рассказывайте! - насмешничал Иван Антонович. - П-пристрелить из жалости!.." Спартак Ахметов. "Броненосец с пробоиной под ватерлинией". Читаем полностью:::
makcum: Alex Dragon пишет: Поправьте мой склероз, если тема уже возникала. Я хочу, чтобы в этом топике, в одном месте, собирались ссылки на статьи в прессе об ИАЕ, сетевой в первую очередь. Время от времени мы обсуждаем те или иные статьи, а вот коллекции ссылок, сетевой библиографии, собранных в одном месте, вроде нет. Я как-то говорил, что в сети не так уж много публикаций на тему, и тем не менее их есть некоторое количество, но ссылки на них довольно разбросаны по форуму. Поэтому просьба, если кто-то читая форум, наткнётся на такое обсуждение и ссылку на статью — кидайте сюда и эту ссылку, и ссылку на топик с обсуждением, если таковое имело место быть. Организационно предлагаю сделать так: здесь обсуждений не устраивать, только строго по сабжу — сами ссылки, что где найдено, нет ли повторов, предложения по оптимизации оформления списка и т.п. Ссылки потом будем сливать в один пост, который будет постоянно редактироваться. Скажем, второй в топике. Только сейчас понял, что вся эта тема - сайт "Свобода внутри нас"
makcum: И все обсуждаемые там статьи (кроме негативных) уже на нем размещены
A.K.: Ко дню памяти Ивана Антоновича - послесловие В.Бугрова к Свердловскому изданию "Часа Быка", 1989 год. Спасибо за помощь Славе Настецкому (Деду Морозу) из Киева и Стасу Лялину из Кирова :) ----- Всему на свете приходит конец. Дочитана, перевернута последняя страница романа — и взгляд читателя наткнулся на послесловие... Зачем оно? Разве не достаточно эпилога, в котором изложен финал экспедиции звездолета «Темное Пламя» к планете красного солнца в созвездии Рыси; сообщена, пусть и бегло, дальнейшая судьба тех героев романа, что остались живы; наконец, обобщены результаты экспедиции? Что ж, среди читателей наверняка найдутся такие, кто уже в достаточной мере знаком с творчеством И. А. Ефремова, знает его книги и биографию, словом — обо всем информирован не хуже автора данного послесловия. Охотно верю! Но... Это лишь сейчас, в самые последние годы, тиражи книг Ефремова начинают приобретать соответствующий масштабам нашей страны и, значит, гигантской нашей читательской аудитории действительно массовый характер. Лишь сейчас возвращается из небытия лучшая книга писателя — вы держите ее в руках. И к сожалению, до сих пор крайне скудна и малодоступна критико-биографическая литература, И. А. Ефремову посвященная... Всякий ли читатель сумеет в этих условиях оценить по достоинству роль романа «Час Быка» в современной нашей фантастике, определить его место в творчестве самого писателя, понять неслучайность обращения И. А. Ефремова к исследованию малосимпатичного варианта социального облика далекого будущего? Наконец, прояснить для себя хотя бы отчасти, почему все-таки роман этот, вышедший в 1970 году отдельной книгой, и притом очень даже солидным по тем временам двухсоттысячным тиражом, в течение долгих семнадцати лет не только не переиздавался, но словно бы ушел в тень, растворился постепенно в сумраке библиотечных хранилищ и вообще исчез — будто и не было его? Стремление помочь читателю разобраться во всем этом и побудило нас сопроводить книгу кратким послесловием. Вначале о ее авторе. Поразительно интенсивна деятельность могучего, исключительно работоспособного, разносторонне одаренного этого человека, в неполные 34 года ставшего доктором наук, а еще два года спустя получившего звание профессора палеонтологии... Участник 31 экспедиции, начальник 25 из них. Автор около 100 научных работ, опубликованных в советских и зарубежных изданиях; создатель самостоятельной научной дисциплины — тафономии, капитальный научный труд о которой удостоен в 1952 году Государственной премии СССР. Изыскатель геолог, в тридцатых годах — задолго до начала строительства БАМа — прошедший самые сложные участки будущей трассы. Палеонтолог, открывший и исследовавший в 1946 — 1949 годах знаменитые ныне захоронения динозавров в Гобийской пустыне. И одновременно — известный писатель, автор множества рассказов, повестей, четырех больших романов. Художественные произведения эти слишком явно не умещались в трехтомных «Сочинениях» 1975 года (пришлось выпускать дополнительные тома!), не умещаются и в пятитомнике, издаваемом сейчас... Но главное, разумеется, не в объеме написанного: трудно найти писателя, каждая новая книга которого становилась бы — как у Ефремова — вехой в развитии избранного им жанра. Натяжек тут нет. С писателем И. А. Ефремовым все было именно так. Летом 1972 года мне посчастливилось взять интервью у Ивана Антоновича. Оно, увы, оказалось одним из последних в жизни писателя: завизировав его текст, Иван Антонович поставил рядом с подписью дату — 21 сентября 1972 года. А через две недели — 5 октября — писателя не стало. Эта горестная весть, разнесенная газетами, потрясла совершенной своей неожиданностью... После инфаркта миокарда, перенесенного в полевых условиях, писатель был неизлечимо болен. Перешагивая порог квартиры в доме на улице Губкина в Москве, ничего этого я, конечно, не знал. Открывший дверь широкоплечий могучий человек — и болезни?! Естественно, первым моим вопросом было: почему и как зрелый, сложившийся ученый решил начать все сначала в качестве литератора? И услышал в ответ: — Причиной тому два обстоятельства. Прежде всего неудовлетворенность системой доказательств, которыми может оперировать ученый. Планы и замыслы... необычайно широки. А исполняются они, я думаю, в лучшем случае процентов на тридцать... А в форме фантастического рассказа я — хозяин. Никто не спросит: где вычисления, опыт? что взвешено, измерено?.. Второе обстоятельство — неудовлетворенность окружающим миром... Писатель, как и ученый, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но... существующий в вас мир, мир только для вас, — это неживой мир. Он — открытие ваше, изобретение, создание, но он — мертв... Естественно желание рассказать об открытом вами мире, сделать его явным для других. Так вот и рождается писательская потенция... С рассказов «о необыкновенном» начал писатель Ефремов — свежо, с непривычной романтической приподнятостью зазвучали они в нашей литературе на исходе Великой Отечественной войны, в 1944 году. ...Алмазы, найденные трудягами-геологами в недрах Восточной Сибири, словно где-нибудь в Южной Африке (ну кто мог тогда предположить, что совсем скоро это пророчество станет явью?!). Таинственное озеро на Алтае, малопонятным образом воздействующее на психику случайного пришельца. Не менее загадочные развалины обсерватории где-то в Каракумах... Все это, существующее и свершающееся сейчас, и если не здесь, не рядом, так, во всяком случае, в пределах собственной страны, конечно же, было просто «обречено» на успех; сильные, смелые, мужественные, неутомимые герои Ефремова, в непридуманных — уж очень достоверной казалась обстановка — обстоятельствах находящие выход кипучей своей энергии, взывали к подражанию, побуждали искать и бороться, причем не обязательно физически: то были приключения высшего порядка, приключения Мысли... Успешно дебютировав в литературе и вовсе не испытывая нехватки в сюжетах для продолжения цикла («Таких рассказов я мог бы написать еще полсотни...»), Ефремов тем не менее очень скоро переключился на вещи в совсем другом роде — уже в 1945 году он написал исторические повести «Путешествие Баурджеда» и «На краю Ойкумены». — Да, я люблю историю, — подтвердил он в нашей беседе. — Впрочем, я не разграничиваю так строго фантастику и исторические произведения: эти последние — та же научная фантастика, только обращенная в прошлое... Очевидно, этим-то подходом к жанру и объясняется столь современное звучание исторической прозы Ефремова. Ведь при всей точности реалий прошлого сверхзадачей дилогии была все-таки не популяризация конкретного знания. И в этих повестях писатель утверждает поэзию поиска, по его словам «самого радостного ощущения бытия». Неизведанный огромный мир Великой Дуги открывает казначей фараона Баурджед, тем самым подрывая основы замкнутой на себя, косной, сурово деспотической государственности Древнего Египта. Иные, эстетические открытия совершает в своих странствиях по Ойкумене юноша-эллин Пандион, одновременно постигающий великую ценность человеческой дружбы, не отравляемой никакими предрассудками межнациональной розни... К слову сказать, любовью и глубоким интересом к Элладе — этой маленькой стране, народ которой, как ни один другой в мире, столь полно и свободно выразил себя в своем искусстве — проникнуто все творчество И. А. Ефремова. Это и многоплановый роман «Лезвие бритвы», завершенный в конце 1962 года и вобравший в себя размышления писателя о Человеке, скрытых резервах его организма, незадействованных возможностях памяти. И последний его — сугубо, кажется, исторический — роман «Таис Афинская», отдельным изданием вышедший уже после смерти автора, в 1973 году. И романы совсем иного плана — «Туманность Андромеды» и «Час Быка», переносящие читателя в непредставимо далекое будущее. «Дело в том, — объяснял сам писатель, — что для высокоинтеллектуальных людей коммунистического общества, борющихся за развитие эмоциональной стороны человеческой психики, должна быть близкой именно античная, наиболее эмоциональная культура прошлого. Люди будущего найдут для себя много радости в эллинском искусстве, в прекрасных греческих мифах, в народных и гимнастических празднествах Спарты. Таково мое убеждение». «Туманность Андромеды», появившаяся практически одновременно с первым искусственным спутником Земли, оказалась смелым, во многом неожиданным рывком в неизведанное — иною и не могла быть попытка показать изнутри общество, отделенное от нас тысячелетиями. Вдогонку, по следам «Туманности Андромеды», Ефремов написал повесть «Сердце Змеи». Опубликованная в 1959 году, она восполняла отсутствие в романе непосредственного, физического контакта космических цивилизаций. Третьим в этом цикле произведений о космическом будущем обитателей Земли стал «Час Быка». Не буду пересказывать содержание романа — он перед вами, вы можете вернуться к любой не запомнившейся или не вполне понятой сцене. Постараюсь не повторять и авторское предисловие к книге, достаточно четко характеризующее и литературную ситуацию, обусловившую появление «Часа Быка», и предназначение романа. Резонно дополнить это предисловие отрывком из беседы с писателем, сопровождавшей журнальную публикацию романа. «Надо было опровергнуть несколько главных тезисов современных фрейдистов... Они гласят: человек должен иметь свое жизненное пространство и он его инстинктивно охраняет; человек в основе своей не земледелец, а охотник, бродяга и убийца; инстинкт разрушения в человеке гораздо сильнее инстинкта созидания. С этим я был не согласен, с этим я должен был вступить в борьбу... Мне хотелось в художественной форме провести марксистскую мысль о том, что человек перешел на другую ступень чисто биологического развития, биологической борьбы, что в нем главное теперь — его социальные, общественные взгляды...» Именно так и именно поэтому не раз звучит в романе, варьируясь, заветная мысль Ефремова: «Нет выше радости для человека, чем помогать и отдавать...» Поэтому же в ефремовской школе будущего столь много внимания уделяется социальному становлению личности, выработке умения сдерживать себя, собственное «я так хочу» сознательно заменять на «так необходимо». Да и не только в школе — ведь, по Ефремову, воспитание и образование в грядущем коммунистическом обществе практически длятся всю жизнь: иначе этому обществу просто не выполнить главное свое предназначение — умножение красоты, знания, гармонии и в человеке, и в обществе. Счастье для далеких наших потомков складывается из диалектического единства, только и обеспечивающего возможность дальнейшего развития: «из удобной, спокойной и свободной жизни, с одной стороны. А также из строжайшей самодисциплины, вечной неудовлетворенности, стремления украсить жизнь, расширить познание, раздвинуть пределы мира». Парадокс? Да нет, именно диалектика. Как во всем у Ефремова... В мире Фай Родис и Вир Норина духовность давно восторжествовала над низменными, чисто животными инстинктами. Поэтому-то и историки будущего в романе Ефремова самым важным в своей работе считают изучение и воссоздание не этапов овладения человечеством все новыми и новыми, скажем, видами энергии и не политической его истории, а истории духовных ценностей. Того, как в неустроенной жизни Эры Разобщенного Мира выковывались духовные, морально-этические основы будущего общества. Они многое знают и понимают, наши мудрые потомки. Аксиомой представляется им, например, утверждение, что даже и подсознание давно уж влечет человека в сторону добра. Ведь с незапамятных времен поселились и окрепли — рядом с изначально врожденными — и инстинкты (к примеру, взаимопомощи), обретенные в процессе исторического развития Хомо Сапиенс, да и мечты о прекрасном, сформировавшиеся за тысячи поколений, заложены потенциально в каждом человеке... К слову сказать, и суть гигантской, самоотверженной работы посланцев коммунистической Земли в мрачном мире Торманса заключается вовсе не в исцелении уродливой экономики, не в латании экологических язв и даже не в искусственном изменении общественного устройства «планеты счастья, легкой жизни и легкой смерти». Суть этой работы «всего лишь» пробудить тормансиан, вывести их из состояния вековой спячки, глухой самоизоляции, привести в действие в застывшем этом мире «две гигантские общественные силы: веру в себя и доверие к другим». А теперь — о странном «исчезновении» этой книги. Оно действительно совершилось в 1973—1974 годах... В большой обзорной статье о творчестве И. А. Ефремова, помещенной в его трехтомнике 1975 года, «Час Быка» не был упомянут ни разу... Встретив Е. П. Брандиса, одного из авторов статьи, на семинаре в Москве осенью 1976 года, я грустно пошутил: мол, как же это вы так, целый роман у Ефремова не заметили? Милейший Евгений Павлович шутки не принял, обиделся до слез: специальная глава была, посвященная роману. Исчезла! Вслед за самим «Часом Быка»... В чем же она заключалась, эта тайна, которую надо было во что бы то ни стало и крайне спешно упрятать в сейфы спецхрана? Может быть, вот в этой цитате из романа: «Лжесоциализм, усвоив от государственного капитализма демагогию и несбыточные обещания, смыкается с ним в захвате власти группой избранных и подавлении, вернее, даже физическом уничтожении инакомыслящих, в воинствующем национализме, в террористическом беззаконии, неизбежно приводящем к фашизму...» Или же в этой: «Странное общество планеты Ян-Ях, казалось, совершенно не думало о том, как облегчить жизнь каждого человека, сделать его спокойнее, добрее, счастливее. Все лучшие умы направлялись только на удешевление производства, на умножение вещей — людей заставляли гоняться за вещами и умирать от духовного голода...» А может быть, в рассказе Чеди Даан: «Здесь существует чудовищная система фильтрации. В каждом Доме Зрелищ, на телевидении, радио у них сидят «глаза владыки». Они вправе остановить любое зрелище, выключить всю сеть, если кто-нибудь попробует передать неразрешенное. Могут убить за пение неразрешенных песен. У «глаз владыки» есть список, что можно исполнять и чего нельзя...» Или — в размышлениях Вир Норина: «Лишь позднее до него дошла психологическая тонкость политики Чойо Чагаса: пусть выговариваются — они все равно не могут не думать о положении общества, — пусть разражаются пустыми речами, зато не будут создавать конспиративных организаций...» Или — в сокровенных мыслях самого Чойо Чагаса: «Он чувствовал ту безнадежную пустоту вокруг себя, которая неизбежно образуется, когда из окружения устраняют или отстраняют порядочных людей, всегда несогласных с несправедливостью. Неумолимо идет процесс замены их ничтожествами и невеждами, готовыми восхвалять любые поступки владыки. Советники, охрана — все это человеческая дрянь. Верность их обеспечивается лишь подачками и привилегиями. Друзей нет, душевной опоры ни в ком, все чаще подступает страх перед возможным заговором...» Или — в пояснениях архитектора Гахдена: «У нас любой институт, театр, завод может быть назван именем великих, которые не имеют никакого отношения ни к науке, ни к искусству, вообще ни к чему, кроме власти...» Или даже в сугубо бытовой детали, знакомой каждому: «В жизни Торманса любая зависимость от человека оказывалась унизительной. Тот, кого просили, издевался и куражился, прежде чем исполнить свою прямую обязанность...» Без особого тщания, почти наугад, я выхватил из романа лишь несколько сентенций, характеризующих застойный мир Торманса. Эти сентенции могут быть, естественно, отнесены и к иным временам и странам — вполне реальным, земным. Прежде всего к маоистскому Китаю времен «Культурной революции»... Но приложимы они, к сожалению, и к нашему обществу с его непростым прошлым, лишь теперь открывающимся во всей своей полноте смятенному нашему взору... Отчего же так торопливо было спрятано конкретное проявление критики, жизненно нам необходимой? Да вот уж так оно, увы, делалось у нас — совсем еще недавно... Сам Иван Антонович в конце нашей беседы, заметив, что все последующее можно и не записывать («Все равно не напечатаете!»), вспоминал о письме в ЦК партии группы товарищей, углядевших в «Часе Быка»... пасквиль на родную страну, ее народ и руководство! Вспоминал, что, реагируя на «сигнал», приезжал к нему, болевшему в то время, весьма ответственный в те дни работник аппарата. Беседовал, вроде бы и журил отчасти — неведомо за что, интересовался творческими планами и призывал создать еще одну утопию — жизнерадостную, оптимистическую, мажорную. Мягко, но настойчиво призывал, уверенный совершенно, что и утопии, как все прочее в этом мире, могут создаваться по заказу. Но — не обещал ему этого Иван Антонович... Не обещал — да, очевидно, и не мог обещать. Не только потому, что тему считал для себя исчерпанной: другие заботы не отпускали его, волновали, тревожили неотступно. Те, что и породили «Час Быка», и более всего — падение морали в обществе. Роман этот создан на стыке жанров-антиподов: утопии и антиутопии. Причем антиутопия в нем не плакатнопропагандистская (таковые-то у нас никогда под запретом не ходили!), а серьезная, отражающая совершенно реальные тенденции, страшная собственной совершенной реальностью. Потому-то и повторилась для этой книги, предупреждавшей всерьез, по-настоящему, печальная судьба антиутопий нашего прошлого — знаменитого замятинского романа «Мы», платоновских «Котлована» и «Чевенгура». Словно бы в насмешку над авторами, тронутое глубоким застоем общество приближалось к тем самым негативным вариантам будущего, о грозной реальности которых эти авторы предупреждали. И их же, этих авторов, обвиняло в очернительстве и пасквилянтстве... К счастью, и впрямь всему на свете приходит конец! Очень хочется верить в необратимость перемен, в большом нашем доме происходящих и уже свершившихся. Поводы для оптимизма есть и все добавляются. Один из них — возвращение книги, которая у вас в руках.
Александр Гор: A.K. (В.Бугров) пишет: К счастью, и впрямь всему на свете приходит конец! Очень хочется верить в необратимость перемен, в большом нашем доме происходящих и уже свершившихся. Поводы для оптимизма есть и все добавляются. И пришёл конец социальной космической державы... Как-то охранявшей ценности традиционного общества... И наступило «счастье великое»! Девяностые годы на постсоветском пространстве. Эпоха «одухотворенности и заботы о людях»! Не секрет, что диссидентская публика... представляла собой конгломерат не очень-то умных, эмоциональных, как домохозяйки и мечтательных, как маленькие дети - людей. Их думаю можно и простить... Хотя, они и приняли участие в развале собственной Родины... Их просто обманули и обманули те самые люди, с которыми, как казалось нашим диссидентам, вели они последний и решительный бой... Но, кто бы мне ответил на вопрос... Зачем сейчас тащить на свет божий публикацию 1989 года? Кто-то так и остался умом в той эпохе? В эпохе расцвета перестроечного безумия? Кто-то ещё не распробовал вкус «необратимости перемен»?!!!
makcum: Гор, вам в баню не пора? Ворчите, как дед старый вечно. Сами-то написали что? Ась?
Александр Гор: А вот перед нами образчик. «Ума» да «образования»... продукт тех самых «необратимых перемен». Можно студентам – социологам, как экспонат демонстрировать!
makcum: Это вас надо как экспонат демонстрировать. Динозавр
Александр Гор: Благодарю за комплимент, Вы голубчик «настоящий палеонтолог»... ____________ Так всё-таки... кто-нибудь ответит мне на вопрос?
makcum: Опять комплемент. Русский учите, писатель вы наш
Александр Гор: Ну ладно... я подожду ответа... Под пляски дитяти "светлого либерального будущего".
полная версия страницы