Форум » ЖЗЛ » Валентин Иванов » Ответить
Валентин Иванов
Alex Dragon: <рыба> Желающих написать зачин для темы милости прошу.
Ответов - 54, стр:
1 2 All
Мечтатель21: Сат-Ок пишет: Люди, кто не читал друга ИАЕ Валентина Иванова - читайте! Красивейший язык, проникновение в различные мифы и глубочайшие мысли - удивительно злободневные, буквально пошагово. Перечитывал много раз всю трилогию. Очень талантливо написанные произведения. В последнем романе "Русь Великая" почти на каждой странице рассыпаны фразы, достойные стать афоризмами. Но романы эти являются, скорее, исторической фантастикой, чисто авторским видением прошлого, мало общего имеющим с реальной историей. И нельзя не заметить, что автор всячески стремится идеализировать Древнюю Русь. Большой контраст возникает между картиной, изображенной в его романах, и тем, что нам известно из сохранившихся исторических источников, которые рассказывают о бесконечных междоусобиях князей, войнах, диком произволе и т. д. , т. е. о совершенно инфернальных условиях жизни. Отдает это фальсификацией истории, очень уж хотелось Иванову "облагородить" Русь, скрыть все тени, хотя с точки зрения художественной и общепознавательной (напр. в описаниях первозданной природы) романы почти безупречны.
Мечтатель21: Т. е. возникает вопрос: насколько автор исторического произведения имеет право на приукрашивание реальной действительности? У В. Иванова это есть. Русские у него изображены почти сплошь честными, благородными и мудрыми. Люди других стран им заметно проигрывают по многим качествам, они более жестоки, лживы, порочны, и вообще находятся как будто на более низкой стадии развития. От этого ведь остается два шага до сказок о великих славяно-арийских империях и т. п. Имеет ли автор право на "сокрытие истинной цены исторического процесса" (вспоминая слова Ефремова)? Можно ли, руководствуясь соображениями патриотизма, идеализировать прошлое своей страны и скрывать его истинную картину?
Сат-Ок: По Иванову (и Валентину, и Алексею) лучше вообще открыть в ЖЗЛ отдельные темы и перенести разговор туда. Я бы ответил так: нет ни одного писателя, не приукрашивающего тем или иным образом действительность в историческом повествовании. Многолетняя работа в архивах, стилизация языка - ничто не имеет значения. Даже серьёзные историки сплошь и рядом этим занимаются. Но писатели - тут просто беда. Взять хотя бы ЛНТ - там полно ляпов и прямых искажений (начиная с численности войсковых соединений и заканчивая образом Кутузова как таковым). А разница-то между событиями - всего ничего. Романы Пикуля, Яна, Балашова - ничуть не лучше. ТАф - точно такая же фантастика историческая (с этой радикальной точки зрения!). Поэтому лучше бы очень сильное слово "фальсификация" оставить для НХ, чтобы разграничить как-то явления. Неточностей и предвзятостей у Иванова, разумеется, много. Но объём работы слишком колоссален. Проникновение во внутренний мир малоизвестных нам и внешне отношений искупает многое. Он подробно показывает то, что другие авторы или просто обходят стороной, или едва намечают - культурные матрицы. Мне вовсе не показалась картина Руси в РВ какой-то сусальной. Там же в реальности не злодейские убийства каждый месяц происходили по злой воле невротиков-князей :) Жизнь текла чрезвычайно медленно, военные столкновения были сравнительно немногочисленны, за исключением самых крупных. И отношения самих князей развивались, интересно, как тема единства (и родового, и религиозного) размывалась под давлением ручьёв независимых обстоятельств - территории-то огромные и связаны были фактически только торговыми путями. Недоброжелательность в детстве постепенно могла переходить в более взрослое принятие или, напротив, естественным путём возникающее отчуждение. В нашей жизни тоже такие вещи постоянно происходят.
Мечтатель21: Сат-Ок пишет: ТАф - точно такая же фантастика историческая (с этой радикальной точки зрения!). Да. С точки зрения соответствия реальным историческим фактам к "Таис" у историков могут возникнуть большие претензии. Если воспринимать романы Иванова как своего рода авторский миф, осознавая всю условность изображенного в тексте, то, наверное, это не должно повлечь за собой неверных выводов о действительном превосходстве Древней Руси над всей тогдашней Ойкуменой. Можно просто наслаждаться превосходным русским языком, которым эти книги написаны, и богатством мысли автора.
Александр Гор: В искусстве, и в частности – в литературе... существует понятие художественной идеализации. Назначение её – воспитание человека. И народного духа в целом. _________ * Комментарий для особо одарённых посетителей форума. Тут имеется ввиду воспитание человека вообще. А не только ребёнка.
Мечтатель21: Отрывок из беседы с Иваном Ефремовым Якова Цукерника, найденной Максимом Михайловым. Беседа воспроизведена Цукерником по памяти. Он: Читал. Вы правы… Роман или повесть о Северине были бы очень интересны… Но мне не успеть. Я: Я знаю, у Вас ещё «Дети росы» не написаны. Он: «Дети росы» я писать не буду — слишком много написано о древней Руси. Я: Да ведь не то написано! Югов, Скляренко, Панова — бездарно и шовинистически, а у Яна только «Батый» безупречен, а Иванов — талантливо, но с огромными искажениями и тоже шовинистически… Он: Но-но-но! Валентина Иванова не трогайте, он мой друг. Я: Так я же его не как Вашего друга ругаю, даже не как писателя, а за идеи, которые он проповедует, и за враньё. Он: Ну, например? Я: Вот хотя бы: хазар в VI веке ещё не было, они ещё только возникали как народ. А у него уже каганат, иудейская вера — её в восьмисотых годах примут, даже Саркел — его ровно через триста лет построят. Он: В романе это допустимо. Кутригуры не так живописны, они мало известны широкому читателю. Я: Но ведь вся международная обстановка того времени — а роман претендует на всеевропейский охват — летит к чёрту. (Сейчас я вдруг сообразил, что роман не назван — мы оба понимали, о чём речь. «Русь Изначальная» Валентина Иванова, написавшего также «Повести древних лет» и «Русь Великую», в сумме ставшими чем-то вроде трилогии), И это не единственный ляп в романе. Помните — Юстиниан во время восстания «Ника» вспоминает на ипподроме, как по нему проводили пленных вандалов? А ведь вандалов поведут по ипподрому на год позже… Он: В романах такие смещения всё же возможны, хотя и нежелательны… Я: А то, что он всемерно возвеличивает славян, русских? У него богатейший словарь… Он: Вот видите! Я: А как он его использует? Славяне у него едят, неславяне жрут. Константинополь весь в нечистотах. И сравнения-то вонючие: «Стёр себя, как грязное пятно», «смрад собственного дыхания»… а в «Руси Великой» как он даёт всемирную панораму? Мексиканцы друг друга жрут, ромеи друг друга травят, китайцы заучились до идиотизма, только русские — люди, да кочевники, отчасти на людей похожи… Он: (засмеявшись): Тут Вы правы, есть такой уклон. http://www.nptm.ru/phpBB2/viewtopic.php?t=718&sid=b6fe18a7745cce8a99f135d90d6edfda
Сат-Ок: Цукерник пишет: Мексиканцы друг друга жрут, ромеи друг друга травят, китайцы заучились до идиотизма Самое смешное, что это почти не преувеличение, пусть времена и условны. Про русских же во избежание идеализации тут надо было дать панораму насыщенных апокалиптических ожиданий. Во время Иванова эта тема была совершенно неразработана ввиду своей враждебности существующей атеистической идеологии. А с хазарами - понятно для чего нужно было такое радикальное смещение хронотопа. Иванов неприязненно относился к евреям, а хазары были иудеи. ИАЕ, надо сказать, евреев тоже не жаловал и отзвуки этого можно найти и в переписке, и в произведениях. Трудно сказать, что тут было первично - жизненный опыт или отношение к философии этого региона. Впрочем, это так или иначе всё равно связано. Иванов в этом плане был существенно более радикален, конечно.
A.K.: Олсон в "Обратной стороне медали" пишет, что Ефремов в беседах с ним восхищался ярко-талантливыми, "хорошими евреями" и неприязненно относился к "плохим евреям" - "денежным менялам". И что это основано на личном опыте ИАЕ, в 1915-20 гг. на Украине жившем среди евреев. А что касается философии, то да, очень не любил абсолютно патриархальный культ Яхве, но - вспомним "Таис..." - с уважением относился к более древней мудрости иудеев.
Мечтатель21: Если верить тому же Цукернику, к "бытовому" антисемитизму Ефремов относился вполне определенно: ...Я, видите ли, еврей, хотя по-еврейски и не говорю, и мне это очень часто напоминали и напоминают. Он: Всё ясно, с этой мерзостью я знаком, продолжайте. http://www.nptm.ru/phpBB2/viewtopic.php?t=438
Сат-Ок: Когда-то давно читал про Северина... Тёмное, смутное время, как все переходы... Любопытно, что ещё 20 с лишним лет назад, когда писал под воздействием ЛБ свой "роман", учителем кунг-фу, аналогом Гирина был у меня человек с фамилией Северцев.
Мечтатель21: Валентин Иванов, "Русь Великая": – Израиль не отступался от бога! – с силой сказал равви Исаак. – Если по воле бога родятся отрицающие его, не грудь Израиля вскормит их. Скоро исполнится десять веков от разрушения храма, от изгнания. Римляне-гонители создавали богов по своему образу и подобию. Где римляне? А Израиль живет! Греки гнали нас – бог лишил их счастья. Израиль будет жить, из плоти Израиля явится мессия. Через мессию Израиль овладеет вселенной, и тогда завершится путь всего сотворенного богом. Прекратится течение времени, и мертвые восстанут из гробов, и на Страшном Суде каждому воздается должное. Для дел веры нужен разум, а не милость. Поэтому у нас один бог и один закон, я бог никогда не изменит закона. Ты, Андрей, справедливо говорил о надежде. Но надежда вселенной – это Мессия! Бхарави и его тибетский гость кивали головами. Да, да, они понимали равви. Они слыхали и об Израиле. И суны – приверженцы разума, а не милости, и Надежда Мира согласна называться по-разному. – Что у нас есть, чем владеет Израиль? – спрашивал равви Исаак. – У нас нет земли, десять столетий мы скитаемся у чужих очагов. Мы не носим с собой бренных изображений бога – он вездесущ. Наш бог и наш закон – таково наше наследство, наша земля, наш очаг. И вот – народы появляются, исчезают, мы же, все потеряв, все сохранили. Равви Исаак начал гордо, а закончил, вопреки содержанию, угасая. Свесив голову в черной шапочке, с длинными прядями волос на висках, равви Исаак спрятал в ладонях сухое, жесткое лицо. Андрей дружески коснулся плеча равви. Сильному человеку неприятно сочувствие в грусти даже от родных: в такие минуты ласка для него горше обиды. Но, понимая движение души Андрея, равви заставил себя не отстраниться. Он молился о жене и детях, оставленных на волю иудейской общины. Его избрали, как знатока закона и языков, для далекого путешествия. Конечной целью был Нанкинг, где иудейская община будто бы нарушала правоверие. Были дела и в других общинах, по пути. Не спеша, уже два года равви Исаак пробирался из Александрии Нильской «дорогой шелка». Он гостил во многих общинах единоверцев-единоплеменников. О нем заботились, его передавали из рук в руки, он нес вести, поучая и учась сам. Он встречал добрых и злых, видел богатство одних общин, слабость и бедность других. Он не напрасно взывал к богатым иудеям, указывая им на обделенных. Сила в единении, иудей обязан помочь иудею. Но везде, везде Израиль живет в унижении. Везде Израиль вынуждается хитрить, обманывать, угождать, покупать, дарить, давать – чтобы чужие терпели его. Ибо везде Израиль живет на чужой земле, и над ним шумят чужие знамена, и нет средь чужих прямого пути, а кто не гнется, тот будет сломан. Равви Исаак молился, поминая общину в Су-Чжоу. Их было немного, они погибли в чужой распре, между чужими знаменами, затоптанные, как слабый источник под копытами взбесившегося стада… Исаак вез денежное письмо для су-чжоуских единоверцев: деньги опасно возить. Теперь же ему не хватило бы на путь до Нанкинга. Русский выручил, сам предложив та-эли. Взамен Исаак дал письмо на кашгарскую общину, но русский не согласился получить заемный рост. Он благороден – Исаак судил не по услуге, так же как судил Бхарави и тибетца. Подобных Исаак встречал в пути не однажды. Встречи с ними утоляют голод души, с такими искренность не опасна. Сегодня, чтобы укрепить себя, Исаак мог говорить о тайне Израиля. В книгах, священных и для христиан, открыто сказано об избранном народе и о Мессии. И все же это тайна. Молясь, равви Исаак еще и еще напоминал богу: «Твой народ в муках несет плоть обещанного тобою Мессии. Наставь же Израиль, как ему готовиться к пришествию Мессии!» Есть путь золота, путь власти через богатство, так как золото побеждает в битвах, золото выигрывает войны, золото правит народами, лишь слепой отрицает власть золота. Многие иудеи считают этот путь предуказанным. Таким заблуждающимся равви напоминал о золотом тельце, проклятом богом. Путь золота есть путь крови, это не путь Израиля. Нет, не путь, нет! Не однажды за столетия скитаний случалось, что иные иудеи, соблазненные выгодой, своим живым умом способствовали какому-либо чужому правителю набивать казну золотом, проклятым богом Израиля. В Александрии Исаак слышал о нескольких иудеях, которые из корысти служат киевскому князю Святополку. Подобное плохо кончалось в других государствах. Так случилось и в Поднебесной при И Цзуне. Вместе со стяжателями и больше стяжателей страдали честные иудеи… «Боже, – молился равви Исаак, – да не истощится в твоем народе маккавейская кровь. Но да не превратятся пальцы, державшие рукоять меча, в когти жадного торгаша. Пусть рука иудея будет рукой врачевателя, рукой ученого, которому ты разрешаешь исследовать полезные тайны небосвода, глубин земли, морей, горных вершин, тайны наследства Адама. Отврати разум иудея от золота, направь его разум в науки, дабы на этом сильном пути Израиль подготовился к пришествию Мессии сам и подготовил другие народы. Тебе я служу, сохрани семя мое в детях моих, чтоб я мог, вернувшись, увидеть их возросшими и умереть, благословляя твое имя. Боже, ты обещал Израилю! Исполни и большое и малое! Ты исполнишь, ты сам сказал нам: ничто не может ограничить того, кто все содержит…» Во всяком случае, это далеко от слепой, животной ненависти к евреям. Видна попытка разобраться в исторической судьбе-карме этого народа.
Alex Dragon: Сат-Ок пишет: ввиду своей враждебности существующей атеистической идеологии. Скорее политической идеологии, для которой та или иная трактовка истории, национальная историческая мифология — обоснование легитимности власти. Атеизм как таковой тут не причём, современные разъяснения психологии того периода никак не противоречат ему. А рассуждения про плохих или хороших евреев — я лично в этом, кроме укоренившихся предрассудков, которые с трудом исживаются даже рационально мыслящими людьми, не вижу. Это уже на уровне рефлексов, видимо. А так, когда я слышу нечто подобное, я вспоминаю некоторых родственников, которые, не моргунв глазом, имея в лучших друзьях евреев, любят рассуждать в таком расхожем духе: «я люблю евреев, но неанавижу жидов». Вы бы знали, как их противно в этот момент слушать… Кстати, забавное самонаблюдение: я лет до десяти-двенадцати вообще не осознавал наличия каких-то евреев и тем паче еврейского вопроса. Для меня это была максимум одна из национальностей и не более того, весьма абстрактная. Даже многажды прочтя Кассиля, я не сразу въехал, что он и упоминаемые в «Кондуите» и «Швамбрании» его родственники — евреи, хотя на то были прямые указания в тексте («а наша кошка тоже еврей?»). А все рассуждения из учебников и телевизора о «братской семье советских народов» воспринимал исключительно буквально и когда столкнулся с разлившимся вокруг шовинизмом и национализмом, был немало шокирован. Не могу сказать, что сколько-нибудь много и значительно попадал в ситуации, когда бы отношение ко мне определялось национальностью, но всё же как минимум один случай помню, когда приехав на лето домой к бабушке в Одессу во дворе нашей девятиэтажки от кого-то из ребят услышал «кацап». Было как-то ну очень неприятно. Мне лично хватило. Поэтому я бы не постеснялся шлёпнуть по губам и Ефремова, если бы так сложилось.
Мечтатель21: Мне кажется, что отрицательное отношение Ефремова к иудейству связано прежде всего с его неприятием монотеистической религии в целом. В "Лезвии бритвы" он ведь называет христианство и ислам "дериватами" (= "производными") иудаизма. Т. е. ответственность за преступления, которые были совершены под влиянием этих религий, некоторым образом падает на тот корень, из которого они произошли. Евреи не пролили столько крови, как христиане и мусульмане, но без Моисея не было бы ни Христа, ни Мухаммеда.
Сат-Ок: Разговор в РВ исключительно замечательный, конечно, и сразу видится аналог в ТАф - встречи с индийцами и китайцем. Но при этом видно и насколько нетерпимее учёный раввин, и как труднее ему справляться с эмоциональной стороной взаимодействия с внешним миром вне своей матрицы. Андрей в этом диалоге, кстати, как-то невыражен. Полагаю, Иванов не желал вкладывать в его уста православную конкретику, а иной быть не могло. Разумеется, речь не идёт об уличном антисемитизме, и странно прописывать это специально :) Но есть свидетельства, что Иванов входил в некое националистическое общество. Будет подробнее инфа - напишу. Алекс, твои абстракции никуда не годятся. В словосочетании "атеистическая идеология" уже зашита политика, поскольку идеология - это и есть философия, раскатанная в плоскость политики. А в "политической идеологии" нет никакой конкретики, и будь она не атеистическая, а православная, то и никакой проблемы не было бы.
Мечтатель21: Сат-Ок пишет: Андрей в этом диалоге, кстати, как-то невыражен. Полагаю, Иванов не желал вкладывать в его уста православную конкретику, а иной быть не могло. Так ведь произведения Иванова вообще антихристианские по духу. Там больше от языческого культа природы (отрефлексированного современным сознанием, конечно). Православие же неразрывно связано с Византией, которая для Иванова - предмет особой нелюбви, если не сказать больше.
Alex Dragon: Сат-Ок пишет: Алекс, твои абстракции никуда не годятся. В словосочетании "атеистическая идеология" уже зашита политика, поскольку идеология - это и есть философия, раскатанная в плоскость политики. За неимением более удачного термина для обозначения тогдашней советской идеологии. «Официозный марксизм»? Как-то тоже не очень звучит. А атеистической может быть и не советская, а любая западная модернистская модель.
Сат-Ок: Столь явные идеологические черты атеизм имел только у нас. Тем более, что речь шла понятно о чём - о нас.
Александр Гор: Мечтатель21 пишет: Если верить тому же Цукернику, к "бытовому" антисемитизму Ефремов относился вполне определенно: http://www.nptm.ru/phpBB2/viewtopic.php?t=438 «…Запись разговора с Иваном Антоновичем Ефремовым, имевшего место 30.9.1972». Запись опубликована нерационально аршинным шрифтом... И что же я тут читаю... Разглагольствования Цукерника, на абзац... И невнятные реплики Ивана Антоновича... На строчечку... Имеются доказательства подлинности данного удивительного интервью? Только просьба, честное слово публикующего, не предлагать... __________________ Безотносительно к антисемитизму. Меня заинтересовала подлинность разговора.
Сат-Ок: Это не интервью, а человек выговаривается, потому что больше некому.
Александр Гор: Бедный Иван Антонович...
Сат-Ок: "Русь изначальная" (злободневное) Народ нуждается в постоянстве примеров и поучений. И пусть для вечных истин находят новые образы: сила слов, повторяемых постоянно, тупеет. Юстиниан последовательно служил идее: империя есть бессмертное существо — царство божие на земле, подданный же — преходящая случайность. Подданный не имеет воли и иного назначения, кроме содействия империи. Так называемые жертвы подданного на самом деле суть единственное его назначение, и лишь они определяют его право на земное существование. Отказывающийся выполнять обязанности по отношению к империи тем самым ставит себя вне права на жизнь, так как общее благо воплощено в благе империи. Базилевс есть божественное воплощение империи, поэтому он непогрешим, единовластен, ни перед кем не несет ответственности за свои действия. Все последующие самодержцы, каждый по-своему, каждый в меру своих возможностей, стремились выполнить идеалы Юстиниана. Христос разорвал цепи первородного греха, тяготевшего на каждом. Ныне оставалось одно — подражать святым. Никто из них не восставал даже против языческой власти, все они скромно отдавали свои тела мучительству. Попытки подданных исследовать смысл Власти вредны. Единственное, что должен читать подданный, это жития святых, примеры, которым следует подражать. Юстиниан не хотел унижаться, вступая в ряды скромных легионов Христа. Богоматерь с лицом Феодоры, Христос Пантократор в облике базилевса — вот настоящее место. Юстиниан любил строить новые храмы и обновлять старые. Художники исправляли ошибки своих предшественников, которые извлекали образ божества из своего непросвещенного воображения. Юстиниан считал, что обладает особой способностью, которая позволяла ему заглядывать внутрь темного, запутанного лабиринта личности человека. Этому базилевсу сановники не изменяли. Правда, Юстиниан умело и настойчиво ссорил всех, не наделяя ни одного чрезмерными полномочиями. Но он удачно выбирал и людей по признаку их действительной верности. Сейчас Палатий был островком, который могли залить волны бушующего охлоса. Но, как понял Прокопий, здесь по-прежнему велась игра, гадкая, пошлая, как в развращенной семье мимов, где люди, изломанные фиглярством, навсегда лишились дара простого слова, искренности сердечного движения. Глядя поверх их голов, Юстиниан улыбался с какой-то светлой, детской веселостью. Обычная улыбка базилевса, знакомая Прокопию. Она ничего не обозначала, как маска мима. Насилие преображается в благодетельное право. Чудовищное и отвратительное для отцов можно сделать божественным для детей. Не так ли случилось с религией? Наша святая вера нашим дедам представлялась мерзким заблуждением рабов и тупоумных женщин, нашего спасителя они кощунственно изображали с ослиной головой. Потомки же гонителей припали к ногам распятого. Крест, орудие позорной казни, которой по закону не мог подвергнуться римский гражданин даже за любое преступление, этот крест вознесся на лабарум войска империи и на диадему императоров. Дочь по глупости молодости предает отца подругам, сын — приятелям. Порой и не случайно, но совершенно сознательно дети роют могилу отцу: зажившийся старик мешает им пользоваться радостями жизни. Некоторые эдикты вывешивались на стенах, но грамотных было немного, и читать им самим было скучно, а слушать их — еще скучнее. Листы со словами на них были и тем неприятны, что подозрительные византийцы не слишком доверяли случайным грамотеям. И — не зря. Законники и писцы пользовались хотя и общепринятым греческим наречием, но обороты были тяжеловесны, длинны, мертвенны, казались нарочито запутанными для того, чтобы грамотным было легче угнетать безграмотных, судьям — истцов и ответчиков, обвиняемых и свидетелей. Каждый, кто имел несчастье соприкасаться с Властью, привык слушать объяснения и толкования, которые почему-то всегда сулили новое несчастье. Эдикты, законы, разъяснения, приказы всегда начинались заверением в чрезвычайной заботе, которую проявляют базилевс, префект, логофет и другой начальник. А затем из-под словесных роз высовывались скорпионы и аспиды. От правильности догмы об ипостасях троицы зависят единство и прочность империи. Кафолическое определение сущности Христа имело значение политическое: в личности Христа не случайно божеское и человеческое соединялось неизменно, непреложно, нераздельно и — неслиянно. Таким образом, и Автократор и Церковь определили свою взаимозависимость с преимуществом для Автократора. Взамен Церковь, как младший союзник и сателлит, обеспечила себе земное оружие. Опираясь на кафоличество, империя под еретическими догмами умела рассмотреть угрозу для Власти. Ариане считали, что Христос, лишь подобносущный богу, был сотворен, как деревья, животные, люди. Арий нарушал иерархию. Несториане видели в Христе простого по рождению человека, который лишь впоследствии присоединил в себе к началу обыденно-плотскому начало божественное. Человечность нищего плебея Христа развивала у подданных самомнение. Монофизитство охватывало массы монашествующих и дало при Юстиниане мириады строптивых великомучеников. Ведь по учению монофизитов все человеческое начало в Христе растворилось в божественном, как капля в Мировом океане. Это было христианство, доведенное до крайности, в нем для Власти могло не остаться и маленького островка. Манихеи клеветали, что души загубленных не дают ему спать. Базилевс был безгрешен, ибо непокорные, мятежные, препятствующие его намерениям подданные тем самым впадали в грех самоубийства, базилевс же, лишая таких земной жизни, выполнял волю творца. Художники-христиане уже сумели далеко отойти от плотского искусства язычников: дух победил. Сухой, строгий судья был изображен с темными щеками, провалившимися от поста, с мертвенным взглядом громадных глаз, с жесткой складкой сухого рта, безразличный, устремленный в себя, с плоскими волосами, похожими на мертвую траву. Лоб Христа, обремененный терновым нимбом, необъятно широкий, свинцово-тусклый, с едва видными трещинами морщин, похожими на трещины старой кости, скрывал роковую тайну. Давящий груз устрашающего внимания, с которым Христос внимал иссохшей Женщине, сулил Заступнице мало хорошего. Нет, живи такой Христос, от него, как от воплощения чумы, опустели бы дороги Палестины. И не пальмовыми ветвями, а закрытыми воротами, кипящей смолой, стрелами баллист и камнями катапульт встретил бы Иерусалим чудовищного гостя. Рыбаки и бедные ремесленники, его апостолы, пройдя через мысль и руки благочестивых художников, превратились в роскошно одетых стариков сановников с деревянно-безжалостными лицами людей, в своем презрении к миру живых безразлично готовых на самое худшее, на самое лучшее — как прикажут. Добрые ангелы божии опирались на каменные облака с двусмысленным выражением муже-жен. Все человеческое было изгнано из храма с жестокостью палача, обдуманно раздирающего тело пытаемого. Тщательный выбор слов будто бы раз навсегда объяснил тайну соединения духа и плоти: неизменно, непреложно, нераздельно и — неслиянно. Искусство же обличало несостоятельность христианских софистов. Яростно-бесчеловечное истребление Христовой плоти обещало людям столь же мрачную участь. Тратить! Тратить сверхчеловечески! Определять желанность блюда не нёбом, а дороговизной. Светлейшие ощущали себя богачами, деньги которых завтра, как в злой сказке, превратятся в кучу углей. Поэтому заваливать жилище никчемными вещами! Навьючивать на себя еще больше шитья, драгоценностей, золота — жаль, его нельзя съесть! Роскошь сделалась врагом удобства. Герул Филемут был прав: в облачении имперского патрикия не размахнешься мечом. Так родился стиль, названный впоследствии византийским. Жесткий, пышный, перегруженный украшениями, насилующий природу. Законы империи мнили себе государство в подобии идеального улья, где пчелы собирают мед, а сами довольствуются отбросами. Все жили случаем, неуверенно, без завтрашнего дня. Так вырабатывался в свободном человеке тип лукавого раба, работника бесчестного, думающего лишь о себе, всеобщего врага. Дальше — семь пеших и конных охотников гнались за медведями, волками и барсами, а хищники, в свою очередь, преследовали ланей и оленей, не замечая настигающих их самих копий и стрел. Все было живо, убедительно. Но как странно вели себя хищники! В своих лесах славяне не встречали таких глупых зверей. Вновь и вновь смысл ускользал от людей, умевших видеть только реальность жизни, не затененную символами. Он любил говорить, его мысль созревала живее в словах изреченных. Иногда он произносил поистине удивительные речи. Повелев привести к себе подданных, уличенных в манихействе, Юстиниан вел с ними дискуссию посредством собственного монолога. И закончил: — Не убедив вас, возвращаю вас правосудию, дабы немедленно были вы сожжены в огне… Такая скромность, такое признание собственной неудачи были поистине божественны. Подданные не слыхали о науке базилевсов, не видали, как кривляются властители перед зеркалами по указке мимов-учителей. Величественность якобы даруется невидимым Гением. Автократору было легко казаться необычайным перед подданными, подавленными Привычками. Утренний лес, одевшись в туманную дымку, не хотел просыпаться. Каждый лист еще держал светлые капли, черные стволы сочили воду. Неподвижный воздух был тяжел густой смесью тления прошлогодних листьев с горечью ольхи, тонкостью орешника, черным паром земли. Подобно прожилкам светлого мрамора в глыбе гранита, струился аромат поздних ландышей, раскрывших безгрешно-порочные чашечки. В испарениях дикого мира, в тишине святилища богов Малху мнилось движение великих сил. Здесь жила и дышала могущественная, извечно существующая душа растений. Прометей похитил с неба огонь для людей — символ живой мысли. Каждый человек — Прометей. Каждого пламень мысли жалит так же безжалостно, как овод несчастную Ио Боги Гомера и боги Эсхила — только метафоры поэтов, изображающих борьбу человеческой души. Настоящая истина трудна своей простотой: даже травинка взвешена во вселенной, даже травинка существует по праву рождения. — Чудо! — кричал Малх, в восторге не слыша откликов эха. — Тебя нет, чудо! Сын земли, равный всем и всему, живет под защитой законов вселенной, написанных всюду. Где же твое место, чудо? В одиночестве скифских пустынь не было места для Зла. Малха стерегли опасности, которые не унижали волю, не требовали смирения. Укус змеи, клык вепря, зубы волков, рог тура убивают того, кто окажется более слабым, менее ловким. Малх не утешал себя, он знал, что случайное падение в рытвину или с дерева убьет его голодом раньше, чем срастется сломанная кость. Пусть. Пустыня убивает без гнева и вечных страданий, в ней нет Зла. Пустыня растворила внимание, направила мысль на главное. Что в счете дней! Днем больше, тремя днями меньше — какое дело до времени свободному человеку? Нищий, найдя сокровища, опасливо озирается после буйства первых восторгов. Робость сменила радость Малха. Здесь не к чему было бы прижаться спиной. Сомкнутые ограды леса, как тысячи комнат в лабиринтах стволистых стен, успели внушить бродяге недоверие к слишком прозрачным просторам. Ратибор не понимал, что Млава не отойдет от стана, пока не справится с волнением. Ратибор не сумел разглядеть Ингулец, глаза еще не привыкли понимать вещи, измененные небывалым расстоянием. Мысли Ратибора делались такими же смутными, как тени неведомого, струящегося на дальнем Юге. Он созерцал, неподвижный, как ящерица, замершая на теплом камне. Он будто спал с открытыми глазами, принимая внутрь души образы и звуки с безразличием песчаной отмели, заливаемой водой. Чувства же необычайно обострялись; Да, все сказано. Но что значит сказанное, какое дело выйдет из слов? Слово как семя, как яйцо. Что родится? Нечто явится из оплодотворенного словом будущего. Какое — не знает никто. Гибнут после удачи воины, забывшие себя от жадности. Были вольная воля, разгул, боевое веселие. Никто не помнил о смерти, и все были равно бессмертны — и люди и кони. Всеслав встретился глазами с холодным и бесстрашным, как у орла, взглядом хана и поднял руку. Все ждали в молчании. Малх боялся упустить слово, звук. Неужели он один понимает совершающееся? В глубине скифской пустыни происходит необычайное. Что знал мир о славянах! Говорили, что они живут в бедных хижинах, редко разбросанных в дикой земле. Что нет у них власти, что они из дикости не верят даже в Судьбу и поклоняются рекам, деревьям. Воистину места, обозначая которые на картах, ученые писали «варвары», полны чудес и великих сил. Ромей чувствовал, что хазарский хан отдался на милость росских из высоких побуждений. На неведомом МИРУ рубеже безвестной реки не найдется третейского судьи. Степной вождь рисковал собой, чтобы спасти своих, пришел, веря в силу слова, к врагам, не требуя заложников и обещаний. Толмач опять убеждал: — Хан говорит: судьба людей в руках бога. Без воли бога ничто не совершается. Мои братья погибли волей бога. Не искушай его, славянский хан, удовлетворись своей удачей. Ты хочешь еще сражаться? Судьба воинов, судьба сражений решается богом. Если мы падем, и ты потеряешь своих. Я дам тебе выкуп. Когда мы приходим из степи в границы империи ромеев, полководцы базилевса дают нам выкуп, и мы уходим с миром. Сегодня и ты можешь поступить с нами, как мы с ромеями. В этом нет бесчестья, в этом — слава. «Да, — думал Малх, — империя прикормила варваров и приучает одних за другими ходить к себе за золотом». Всеслав отвечал: — В твоих словах нет правды. Воля людей совершает дела. Наш Перун помогает нам, когда мы сами себе помогаем. Не волей твоего бога, а нашей волей перебиты твои братья. Вы напали на нас, вы разрушали наши грады, вы сожгли образы наших богов. Мы продаем ромеям хлеб, меха. Мы не продадим никому нашу кровь и наших богов. Ромеи поступают бесчестно. Уходи! Может быть, я позволю одному из всех вас вернуться домой. Чтобы он сказал другим: «Не ходите на Рось, на Роси живет хазарская смерть». Теперь иди, хан, я не дам тебе мира. Малх не отрывался от лица хана. Толмач переводил слова князя. Кустистые брови, брошенные, как крылья, на широком лбу хана, не дрогнули. Чуть косые глаза в мелких морщинках смотрели спокойно и казались серыми камнями. Точеными, как у статуи, руками хан провел по щекам, по острой бороде, поднял глаза к небу, произнес: — Яхве, о Яхве! — и что-то сказал толмачу быстрым решительным голосом. Толмач торжественно перевел: — Хан говорит: «Бог битв изменчив». Хан говорит: «Сегодня ты победил, другой победит завтра». Хан говорит: «Все люди смертны, один удел у победителя и у побежденного — смерть». Смерть идет рядом с тобой, славянский хан. Увы тебе! Ты играешь с Судьбой. Она отвернется от тебя, и люди оставят тебя. Так Суника-Ермиа говорит тебе: пока воля бога дает тебе дыхание, живи! — Верно, верно, князь, — говорил Колот-ведун. — Безумен тот, кто захочет вырастить яблоню-дерево на тропе, которой привыкли ходить вепри. Верно, глуп, кто разведет огород у водопоя. Но что будет, когда ты построишь крепкий град? Недавно еще двенадцать десятков мечей ты имел в старой слободе. Двенадцать сотен будет в твоем граде. Минуют годы, и россавичи и ростовичи отдадут тебе свои слободы. В градах накопятся воины. Дальше что будет? Думал ты? Слушал Чамота, слушал Ратибор, слушал Дубок, бывший илвич, слушал Малх, бывший ромей, что скажет князь. Всеслав отвечал: — Не думал. Я знаю без думы. Конь неезженый, только кормленый, хилеет, жиреет. Сердце остужается праздностью. Рука сохнет без труда. Войску — дело нужно. — И, помолчав, князь добавил: — Большому войску — дело большое… По сравнению с жизнью племени коротко бытие человека. Его можно уподобить траве-однолетке, которая в поспешности своего существования все же успевает познать и радость цветенья, и тайну созревания плода. Можно найти много других сравнений. Все будут верны. И все солгут: нет меры и счета для изменчивых слов. Отец поэзии Гомер, будто бы лично живший с богами, на самом деле видел мир таким же, как видит Малх. Не было олимпийцев, которые будто бы вмешивались в битвы и вступали со смертными в браки, не было Прометея, Зевсова орла. Были великолепные сравнения, были слова для изображения борьбы и людских страстей. Впоследствии самодовольные, нетерпимые невежды поняли строки былых поэтов дословно. Забыв былые обиды, Малх перестал понимать, почему явные в Слове истины бессильны против своего искажения. Может ли слово отличаться от дела так, как ягненок отличен от волка? Может. Но претерпевши насилие, слово становится ядом души. Малх хотел быть таким, каковы люди его нового племени. Здесь каждый видит мир таким, как он есть, и понимает его. Делая что-либо общее, никто не сомневается, не спрашивает почему, ибо все доступно его разуму. И ненужного, чужого, непонятного не делает никто. В империи все чужое, непостижимое. Почему берут столько налога, а не меньше или больше? Сколько денег собирает власть и куда их тратит? Кого спросить? Некого. Почему судьи сегодня решают так, а завтра иначе? С чем приходят иноземные послы, и для чего империя посылает своих? Из-за чего начинают войну? Что даст мне победа, и чего я лишусь, если войско будет разбито на дальней границе? Вопросы наполнят время с утра до вечера и с ночи до ночи. Ответов нет. Есть дикое море темных, противоречивых, невероятных слухов. Шепчутся. Ответит ли сам базилевс? Может быть. Но не будут ли и его слова пусты от смысла? Не блуждает ли в словесной тьме и сам Автократор? Малх думал: слово, разлученное с делом, превращается в подобие шума волн, бесцельно терзающих берег. Для Малха, как и для людей всех племен его времени, бессмертие души было такой же очевидностью, как солнечный свет или ход ночных светил. Встречались такие же вольнодумцы, как он, утверждавшие непознаваемость всех богов. Иные считали вселенную злом, а бытие — наказаньем. Но и вольнейший искатель смысла вещей был убежден во временности видимого тела и в бессмертии духа. Рассужденья о сущности Христа могли быть для Малха упражнением в связности словесных построений, но оставались праздномыслием: божественное не поддается испытанию опытом. Однако он не сомневался, что, если дух, носивший имя Христа в телесном обличии, вновь воплотится, он обрушит на Византию огненное проклятие отца растлителям дочери. Восточная империя жестока, жадна, как языческий Рим. Ее щупальца повсюду. И повсюду она носит смуту и беды, и чем больше смуты и бед, тем ей лучше. Не будет в мире тишины, пока живет империя. Вот уже и россичи через хазар ранены зубами империи. Малх помогает князю Всеславу понять силу империи. Всеслав засылает своих на Днестр, к Дунаю, где живут славянские племена, ближние соседи империи. Князь хочет пощупать росской стрелой византийский доспех. Что может сказать ему Малх? В Ветхом завете отмщение оправдано: око за око, зуб за зуб. А россичи, старинные земледельцы, берут еще глубже, говоря: что посеешь, то и пожнешь. Новый завет заповедал прощение обид. Но разве сами византийцы, принявшие заповедь, хотят и умеют прощать? Базилевс слушал. Не желая — он не имел в том нужды, — Юстиниан подверг своих светлейших острому испытанию. Автократор создал из палатийских сановников людей особых чувств. Каждый из них бессознательно, подчиняясь инстинкту самосохранения, воздвиг внутри себя некое здание любви и верности базилевсу. Так моллюск строит себе раковину. Благодетельный самообман срастался с кожей, от неосторожного прикосновения струпья добровольного рабства ныли, кровоточили. Поэтому даже случайное слово сомнения, высказанное посторонним, вызывало ярость: скорлупа требовала защиты. Нельзя безнаказанно играть роль в жизни, это не сцена, где слова означают действие и действие ограничено словом. Светлейшие умели схватить мысль, едва воплощенную в первом слове Божественного, умели развить ее — в предугаданном желании Повелителя. Умели хорошо, непреклонно исполнить, в исполнении были смелы, решительны. Самые умные ощущали намерения Божественного без его слов, умели спешить действовать. Им даже казалось, что они действуют самостоятельно, и они получали удовлетворение творчества. Но дать совет, настоящий, нужный? Для этого требуется внутренняя свобода, условие, при котором нельзя быть светлейшим. Причины отчаяния, в которое империя погружала своих подданных, продолжали существовать. По-прежнему находились люди, которые спешили напасть на Власть и опаздывали отступить. До самой бойни на ипподроме большинство собравшихся там уверились в бегстве Юстиниана. Этим объяснялась общая беспечность. Правда, сведения о бегстве базилевса были противоречивы. Очевидцы утверждали, что корабли Юстиниана, покинув порт Буколеон, направились к югу, в Абидос. Другие видели флот, уходивший в Босфор. При общем возбуждении дело доходило до озлобленных драк между «очевидцами». Люди, считавшие себя разумными, смиряли свои сомнения простыми доводами: Юстиниан бежал, а куда — не так уж существенно. Желаемое принималось за свершившееся. Но разве не было сомнений в самом Палатии! Дважды предлагая Юстиниану бегство, Велизарий был искренен в своей преданности пошатнувшемуся базилевсу. Имперский закон гласил: «Кто составит заговор против базилевса, подлежит смерти, его имущество — конфискации. Дети его, в которых, естественно, может подозреваться врожденная преступность, должны бы разделить участь отцов, но им даруется жизнь. Однако же они не имеют права наследовать отцам и матерям, ни родственникам, ни даже чужестранцам. Пусть они в бедности несут позор, им нет доступа ни к службе империи, ни к какой другой». — Великодушно щадить виновных, ибо таково есть свойство человеческой природы. Понимаешь, человеческой! Но не щадить невиновных — вот истинное богоподобие. Понял? Богоподобие! Не понял? Ты глуп. Разъясню тебе: не все ли равно, на кого падают удары! Нужно, чтобы все боялись. Понял? Чтобы тряслись все! И все. Власть выжимала из мятежа новую выгоду — устрашение подданных. Отныне и навек никто не должен чувствовать себя в безопасности под плащом так называемой невиновности — ни в чем. Примеры обдуманно подчеркиваемого бесчеловечия способствовали дальнейшему одичанию нравов. До этого Власти не было никакого дела. Не было препятствий одичанию в самой имперской религии. Предания Иудеи, вошедшие в святую книгу христиан под названием Ветхого завета, внушали исполнителям воли Власти веру в благо неограниченного насилия во имя высшей цели. Воля бога проявляла себя земной Властью в лице базилевса. Враг Власти был врагом бога и лишался права даже дышать. С него совлекалось все человеческое, он опускался ниже животного. Наивные и неграмотные подданные искали в исповедуемой ими религии способ спасения души от адских мук и повторяли слова о том, что бог есть любовь. Ученые церковники и правители, вычитывая совсем иное, умели делать далеко идущие выводы. Было время, когда бог сказал: «Истреблю с лица Земли людей, которых я сотворил, и гадов, и птиц небесных, ибо я раскаялся, что сотворил их…» Сохранив одного Ноя, бог счел нужным разделить потомство праведника, опасаясь силы размножившегося человечества. Смешав людскую речь так, что один перестал понимать другого, бог дал одному народу, особо им избранному, право истреблять все остальные. В этой борьбе бог нарочно ожесточал сердца обреченных, чтобы те сами дали повод избранным для войны и захвата. А потом бог открыто хвалился, как предательски он использовал свое всемогущество… Разве христианская империя, этот образ царства божьего на Земле, не имела тех же прав, что бог, воплощением которого она являлась! Церковь, слитно с Властью, неутомимо укрепляла строителей новой, христианской империи бесчисленными примерами дел, еще более кровавых, бесчеловечных, но божественных. Цель непреложно оправдывала любые средства. Язычники не имели такого страшного арсенала! «Немного времени прошло от оскорбления Власти, и вот Мы здесь, а охлос превращен в падаль. Что же вы замолчали?» — хотел крикнуть Юстиниан и крикнул бы, будь он один. Власть — ты высшее наслаждение, но ты и железные путы! Если бы богу было угодно на мгновение вдохнуть жизнь в трупы, дабы они поняли!.. — Моя жизнь была ошибкой, — снова сказал Тацит. — Я думал, что в империи можно сохранить честность, непоколебимость убеждений. Я не заметил, как сделался робким. Я жил трусом. Вместе с другими ничтожествами я был крупицей безответного демоса. Я спокойно наслаждался нравственной жизнью. Никто в империи, проклятой бесчестием и угнетением, не может не изувечиться, не задохнуться. Я не жалею о своей гибели. Избрав патриарха Мену своим духовником, Феодора испытывала его обдуманными полупризнаниями. Ей была скучна простая речь, двойственность развлекала, в простоте живет опасная ясность. Феодора предпочла бы патриарха еще более тупого ума, чем Мена. Монах догадался, что в холоде ее чувств и скрывается тайна женской власти над Юстинианом. Впрочем, другой будет хуже. Святители ловко наносят умную маску тупицы. Пусть этот остается, он труслив. С Церковью, с настоящей, сокрытой от невежды, базилисса была осторожна. Богослужебный ритуал есть могучее магическое действие. Сразу во множестве храмов толпы людей под управлением священников произносят одинаковые слова, делают одинаковые движения. Объединенные таким способом излучения душ накопляются, укрепляют Тело Церкви, впервые созданное Христом и апостолами. Посвященные в Тайну называют это Тело Существом. В своем дворце Ормизда базилисса прятала Анфимия, лишенного патриаршего сана. Мудрец посвятил Феодору в тайное учение. Как капли дождя сливаются в реки, так излучения душ способны творить Существо. Оно неуязвимо, бессмертно, но истощается угасанием веры в него, чахнет из-за вырождения ритуала, как плодовое дерево без ухода. Эллин Эсхил, будучи Посвященным, устами Прометея пророчествовал о гибели олимпийцев. Ибо до явления Христа все Существа были временными. Феодора поняла, что лишившие Анфимия сана были невеждами. Он якобы сочувствовал догме монофизитов. Но каждая вера, даже ересь, может обладать своим Существом. Существа, созданные арианами, манихеями и христианами других догм, ныне угасают. Обессилевшие, они, как былые олимпийцы, перерождаются в ничтожных демонов, прячутся в горах, лесах, пещерах. Но Существо монофизитов сильно, десятки тысяч мучеников придали ему могучую жизненность. Поэтому Анфимий, радея о пользе Церкви и империи, готовил унию кафоликов и монофизитов, дабы слить воедино два Существа. Отрешенный патриарх дал своей покровительнице золотой ключ к тайнам, скрытым в священном писании, и преподавал посвящаемой науку обращения с Существами. В Ормизде Феодора дала приют многим монофизитам, позволяла им отправлять богослужение. Так она устанавливала личную связь с Существом монофизитствующих, пользуясь также и его силой. Базилисса наслаждалась беседами с Анфимием. О, эти Существа, учение о них объясняет все тайны, устраняет противоречия, изгоняет сомнения. Это подлинная пища для ума. Следует помнить: замок на двери истины отпирают, а не взламывают. В раю Сатана открыл Еве тайну свободной воли. Ева научила Адама неповиновению. По невежеству обоих произошла ошибка. Хитрость Сатаны заключалась в посвящении неподготовленных. Однако даже бог, сотворив людей по собственному подобию, не смог их уничтожить. Здесь много говорят, владыки золота питаются словами.
Мечтатель21: Погружение в созданный Ивановым страшный мир Византии Юстиниана вызывает "странное чувство ужаса и отвращения" (как у Фай Родис).
Сат-Ок: Да вот Византия его как раз весьма натуралистично выписана. Со всеми извращёнными деталями типа института евнухов и сращивания богословия и государства, расправами фанатиков друг над другом и остатками античного знания. И для варваров она выглядела тем более отвратительно. Можно говорить о явной симпатии автора к выдуманным им россичам, но на наш просвещённый взгляд они и впрямь были бы намного симпатичнее - потому что проще. Без хитроумных систем насилия, лукавой пропаганды, всемерного закрепощения, иррациональной иерархии сакрализованной бюрократии. Поразителен, например, эпизод с рассказом о мимах, и о великом актёре, которых ввёл в ужас неграмотное фанатическое население своей игрой. Ведь церковь не просто так запрещала театр и актёрство приравняла к бесовщине. Психология деспотизма в своём смысловом ядре всюду одинакова. Этот период очень невнятен в учебных заведениях, потому что не повлёк за собой создание сверхмогущества, а ведь Италия была и впрямь изничтожена, и сама Византия истощена неимоверно. И эти истощённые земли заселяли славяне - не 12 сотен, как в романе, а десятками тысяч.
A.K.: Вот интересно: есть представление, что российский деспотизм восходит к Батыю, и ИАЕ хотел исследовать этот вопрос в художественном произведении, да и сыну своему говорил о "холуйстве на Руси от Батыя до сталинизма" (слова Аллана Ивановича). А Иванов, похоже, корень видел в византийском имперстве.
Сат-Ок: Да нет, он про преемственность не говорит ничего. А византийство удачно наложилось уже в конце 15 века на готовую проордынскую систему военно-административного общества.
Сат-Ок: Но началось всё равно не с Батыя (реплика в соседнюю тему: великий историк Фоменко придумал и Новую Этимологию, и имя Батый вывел из слова "батя"), а с Андрея Боголюбского. Впрочем, про это уже не раз было тут сказано...
Alex Dragon: Во всяком случае подборка выглядит весьма так впечатляюще и злободневно что на момент написания — можно углядеть некие аллюзии, и на предшествующее, и на нынешнее. Второй абзац так выглядит вообще неким имперским кредо, экстрактом сути государственной философии, которое независимо от непосредственной преемственности восприяли империи последующих эпох.
anton_: Описанная Ивановым Византия - это Торманс. Без шуток, вырожденное общество ad hoc.
Александр Гор: A.K. пишет: да и сыну своему говорил о "холуйстве на Руси от Батыя до сталинизма" (слова Аллана Ивановича). Ну, это дань современной идеологии... Я вот наивно убеждён, уж простите за наивность, что Ефремов не был глупым человеком. И в таком случае, с какой целью он это говорил? Что бы мальчик в школе рассказал? Сделайте одолжение, если это несложно, передайте ему мой вопрос!
anton_: Сат-Ок пишет: Да вот Византия его как раз весьма натуралистично выписана. Со всеми извращёнными деталями типа института евнухов и сращивания богословия и государства, расправами фанатиков друг над другом и остатками античного знания. И для варваров она выглядела тем более отвратительно. Можно говорить о явной симпатии автора к выдуманным им россичам, но на наш просвещённый взгляд они и впрямь были бы намного симпатичнее - потому что проще. Без хитроумных систем насилия, лукавой пропаганды, всемерного закрепощения, иррациональной иерархии сакрализованной бюрократии. Поразителен, например, эпизод с рассказом о мимах, и о великом актёре, которых ввёл в ужас неграмотное фанатическое население своей игрой. Ведь церковь не просто так запрещала театр и актёрство приравняла к бесовщине. Психология деспотизма в своём смысловом ядре всюду одинакова. Этот период очень невнятен в учебных заведениях, потому что не повлёк за собой создание сверхмогущества, а ведь Италия была и впрямь изничтожена, и сама Византия истощена неимоверно. И эти истощённые земли заселяли славяне - не 12 сотен, как в романе, а десятками тысяч. Да. Византия вообще очень странное образование (по крайней мере, в Европе). "Посмертная империя". В общем-то сама Римская Империя представляла собой не очень приятное зрелище. Высшая стадия развития античности (рабовладения), как-никак, аналог фашизма для капитализма. Такой же абсолютизм государства при полном господстве личных интересов, как при каком-нибудь Дуче или Франко (да и Гитлере). И финал соответсвующий для "высшей стадии" - выжрать все доступные ресурсы и умереть (это к вопросу о некоем "бессмертии фашизма" - он бессмертен только в условии неограниченных ресурсов). Ну зато культурный слой создала приличный - который был использован в дальнейшем. А Византия - это уже жизнь после смерти. Христианство не смогло изменить римскую систему, напротив, оно было переработано деспотической римской системой. Реально поражает крайняя слабость Византии - невозможность сколь-либо серьезно контролировать свои территории. Но сложность огромная, хоть и вырожденная, поэтому она и держалась (по сравнению с варварскими королевствами). Ну и географическое положение - соответсвующее, как у современных Штатов, кстати, невозможность проведения крупных наступательных операций. Поэтому игра за счет внутренней сложности - торговая империя, контроль над торговыми путями при ничтожном внутреннем производстве. В отличии от "фашисткого" Рима эпохи империи тут ресурсы неисчерпаемы. Но когда сложность внешнего мира сравнялась с византийской - все, Иперия оказалась обречена.
A.K.: Сат-Ок пишет: Но началось всё равно не с Батыя ..., а с Андрея Боголюбского. Впрочем, про это уже не раз было тут сказано... Да, помню.
A.K.: Александр Гор пишет: Что бы мальчик в школе рассказал? Зачем в школе? В университете.
Александр Гор: Хм... Сколько же сейчас Алану Ивановичу... лет... Надеюсь, что этот вопрос имеет смысл... Хотя, всё равно верится с трудом... Студент – тоже ребёнок...
anton_: По поводу Византии вспомнился еще "Византизм и славянство" К.Леонтьева. В которой он "гениально" предсказал "светлое будущее" Империй- Австро-Венгрии, России и Турции. Стопроцентное поадание палцем в небо Вот он был напротив, сторонником Византии и византизма. И Николая Второго тоже заразил этим - очень уж любил последний царь все это "имперское величие" и "истинное Православие". С соответсвующим результатом... Но интересно не это. Ну был такой мслитель - ну сколько их было... А интересно то, что Леонтьева подняли в постсоветское время как актуального философа, вместе с Бердяевым и Ильиным. Хотя результат его предсказаний был абсолютно ясен. Ну любит постсоветский человек наступать на грабли, это самое любимое его занятие.
Сат-Ок: Леонтьева очень полезно читать и работать с его мыслью. Торжество формальной доктрины. Тот же Бердяев его терпеть не мог, да и другие отмечали - за тёмное православие и страх божий как парадигму.
Мечтатель21: anton_ пишет: Вот он был напротив, сторонником Византии и византизма. И Николая Второго тоже заразил этим - очень уж любил последний царь все это "имперское величие" и "истинное Православие". С соответсвующим результатом... Сон о русском двуглавом орле над Босфором упорно преследовал Романовых. Из-за этой навязчивой идеи Россия не смогла переориентировать вовремя курс своей внешней политики, развернуться к дальним Теплым морям (хотя начало тому положил еще Петр Первый, и через сто лет после него ходили по океанам русские кругосветные экспедиции). Но последующих петербургских монархов это не интересовало. Более важным им представлялось возрождение какого-то химерического православного царства в Константинополе, долженствующего объединить славян и греков (насколько надежным союзником могут оказаться "православные братья", показала освобожденная ценой русской крови Болгария, уже через несколько лет переориентировавшаяся на конкурентов России - Австро-Венгрию и Германию). Завоевание Проливов и образование там новой православной империи не обещали никаких политических или экономических выгод (т. к. Средиземное море все равно замкнутое, а выходы из него находились под полным контролем британцев). Этот же упертый курс на возрождение Византийской империи явился одной из причин вовлечения России в Первую мировую войну со всеми последствиями оной.
Мечтатель21: Сат-Ок пишет: Этот период очень невнятен в учебных заведениях, потому что не повлёк за собой создание сверхмогущества, а ведь Италия была и впрямь изничтожена, и сама Византия истощена неимоверно. Самое смешное то, что эта людоедская война в Италии оказалась для Византии фактически бесполезной. Уже через несколько лет после смерти Юстиниана большая часть Италии была захвачена германцами-лангобардами. Империя удержала только Равенну (в одной из церквей которой сохранились изображения Юстиниана и Феодоры) и ряд прибрежных городов. И после Юстиниана Империя вообще вошла в полосу тяжелейших кризисов. Происходила частая смена династий, кровавая борьба за власть, с середины 7 века начался сильнейший натиск арабов, несколько раз осаждавших Константинополь. В 8 веке развернулось ожесточенное противостояние иконопочитателей и иконоборцев (и это в условиях постоянной внешней угрозы со стороны ислама и пришедших из причерноморских степей воинственных болгар).
Мечтатель21: anton_ пишет: Реально поражает крайняя слабость Византии - невозможность сколь-либо серьезно контролировать свои территории. Но сложность огромная, хоть и вырожденная, поэтому она и держалась (по сравнению с варварскими королевствами). Ну и географическое положение - соответсвующее, как у современных Штатов, кстати, невозможность проведения крупных наступательных операций. В некотором смысле положение Византийской империи было противоположностью США. Соединенные Штаты занимают огромную континентальную территорию. У США никогда не было соседей, представлявших для них военную угрозу. Наоборот, это американцы "оттяпали" у мексиканцев половину их земель в 19 веке. Византия всегда была окружена народами и государствами, настроенными враждебно против нее. И этой вражде не препятствовало даже единоверие (например, войны Византии и Болгарии). Удивление вызывает сам факт того, что империя продержалась до 1453 года. Но в последние несколько веков своего существования Византии было уже не до наступательных операций. Последнее усиление империи произошло при Алексее Комнине в начале 12 века, но это шло параллельно с наступлением на восток его союзников крестоносцев.
anton_: Мечтатель21 пишет: В некотором смысле положение Византийской империи было противоположностью США. Соединенные Штаты занимают огромную континентальную территорию. У США никогда не было соседей, представлявших для них военную угрозу. Наоборот, это американцы "оттяпали" у мексиканцев половину их земель в 19 веке. Византия всегда была окружена народами и государствами, настроенными враждебно против нее. И этой вражде не препятствовало даже единоверие (например, войны Византии и Болгарии). Удивление вызывает сам факт того, что империя продержалась до 1453 года. Но в последние несколько веков своего существования Византии было уже не до наступательных операций. Последнее усиление империи произошло при Алексее Комнине в начале 12 века, но это шло параллельно с наступлением на восток его союзников крестоносцев. Речь идет о положении хартленда, ядра Византии. Про США известно, что их можно оборонять шестью дивизиями - силой, ничтожной с т.з. военной науки, т.е. возможность захвата США внешними силами равна нулю. То же самое можно сказать про Константинополь и окружающие его земли - вплоть до XIII века никто не имел такой организации, чтобы иметь возможность взять город. Т.е. империя могла разлагаться, как угодно, ее войска били всякий, кто хотел, от арабов до болгар, но уничтожить основу ее существования было невозможно. Именно поэтому Империя и существует столь длитетьное время - в иом случае она была бы уничтожена в период первой же смуты. Кстати, разница с США состоит в том, что в Штатах могут действительно вызреть внутренние силы, уничтожившие это государство и построившие новое. Т.е. революция - США не вырожденное общество.
anton_: Мечтатель21 пишет: Сон о русском двуглавом орле над Босфором упорно преследовал Романовых. Из-за этой навязчивой идеи Россия не смогла переориентировать вовремя курс своей внешней политики, развернуться к дальним Теплым морям (хотя начало тому положил еще Петр Первый, и через сто лет после него ходили по океанам русские кругосветные экспедиции). Но последующих петербургских монархов это не интересовало. Более важным им представлялось возрождение какого-то химерического православного царства в Константинополе, долженствующего объединить славян и греков (насколько надежным союзником могут оказаться "православные братья", показала освобожденная ценой русской крови Болгария, уже через несколько лет переориентировавшаяся на конкурентов России - Австро-Венгрию и Германию). Завоевание Проливов и образование там новой православной империи не обещали никаких политических или экономических выгод (т. к. Средиземное море все равно замкнутое, а выходы из него находились под полным контролем британцев). Этот же упертый курс на возрождение Византийской империи явился одной из причин вовлечения России в Первую мировую войну со всеми последствиями оной. Дело не только во внешней политике. Еще более опасна оказалась внутренняя политика, построенная на византизме - Леонтьев только вербализировал то, что витало в российском обществе по крайней мере конца XIX века. Когда был объявлен практически открытый курс на ограничение знаний и построение практически "православного царства". Особенно последний ионарх преуспел - в мире господствуют республики, пароходы соревнуются в скорости через Атлантику, взлетают первые самолеты и авиаторы становятся героями мира, Олимпийские игры, социалисты, революции, Маркс, Фрейд, массовый выпуск газет и т.д. - а Николай Второй развивает православие. Братья Райт строят свои аэропланы - а в России идет строительство храмов. При том, что Николай был очень умный человек - но идеал византизма, власти через незнание был столь притягателен, что он попался на эту удочку. Впрочем, не только он - этот идеал был озвучен еще Уваровым. Но результат абсолютно предсказуем. Вообще, тема - Византизм, как проклятие России - это отдельный разговор. Почему сейчас популярны не просто самые страшные консерваторы - при том, что результат-то известен. Впрочем, я не особенно верю в какое-то там особенное влияние исторической Византии на формирование российского византизма. И вообще, византизм в эпоху того же Грозного - спорный вопрос, ИМХО Грозного "раскручивают" в особом направлении уже в наше время, при Сталине - "грозневизм" - реакция человека на необычайный гуманитарный прорыв Революции. Интересно, что Иванов писал свой роман в 1966 году - синхронно с "Часом Быка". Не мог ли он видеть те самые тенденции, что видел и Ефремов? Хотя его обычно относят к т.н. "русской партии" - оплотом консерватизма, но возможно, помимо "русскости" он невольно мог видеть и иные стороны жизни.
Мечтатель21: anton_ пишет: Впрочем, я не особенно верю в какое-то там особенное влияние исторической Византии на формирование российского византизма. И все же московские правители, начиная с Ивана Третьего, воспринимали себя как прямых наследников ромейских императоров (символическим выражением этой преемственности стал брак Ивана Третьего с Софией Палеолог, представительницей последней императорской династии). С этим же связана концепция "Москва - Третий Рим". Почти все идеологические обоснования автократии-самодержавия были заимствованы из Византии. Влияла, конечно, не столько сама империя, сколько созданный ей комплекс представлений о роли власти, принятый Русью вместе с православием.
Мечтатель21: anton_ пишет: Иванов писал свой роман в 1966 году - синхронно с "Часом Быка". Не мог ли он видет те самые тенденции, что видел и Ефремов? Хотя его обычно относят к т.н. "русской партии" - оплотом консерватизма, но возможно, помимо "русскости" он невольно мог видет и иные стороны жизни. Иванов, безусловно, националист, но это не "пещерный" национализм. С Ефремовым у него действительно можно обнаружить много сходства. И их исторические романы можно отнести к одному жанру: оба изобразили прошлое таким, каким видели в своих мечтах, каким хотели его видеть. Иван Ефремов описывал в своих произведениях "свою" античность, Валентин Иванов - "свою" Древнюю Русь. Но у обоих авторов очень заметна общая направленность - создать образ благородного и свободного человека, живущего в согласии с природой. Вот это, по-моему, является квинтэссенцией книг Иванова (эпилог "РИ"): Таковы россичи. Они не обольют презреньем другие народы, возомнив себя превыше всех. У них не привьются учения злобных пророков. Россича всегда жалит сомненье. Как бы ни занесся он, наедине с собой он знает: нет в тебе совершенства, нет, нет! И, не умея восхититься собой, россич ищет высокого вне себя и свое счастье находит в общем. Таков россич, человек большой любви. Он захочет словом, резцом или кистью выразить больше, чем сил у него, больше, чем позволяет материал. Сколько бы ни познал россич — ему мало. Ведь и тот россич, который будто бы всласть тешится славой, в душе не умеет солгать себе. Он знает, не закончено его творенье и нельзя оставить его. Потому-то, раскрыв свое сердце, россич становился понятен всем другим. И другие народы говорили: «Глядите, он близок нам, напрасно мы прежде боялись его». Россич всегда хотел невозможного. Вечно голодный душой, он жил стремленьем. Не жил еще на свете счастливый россич, ибо для себя самого он всегда оставался ниже своей мечты. Потому-то и добивался он многого. Отстав от своих, затерявшись в толпе себялюбцев, россич казался жалким и глупым. В нем нет уменья состязаться в уловках с людьми, убежденными в своем праве попирать других, жить чужим соком. Взявшись не за свое дело мелкой, личной наживы, россич всегда бывал и обманут и предан. Таков уж россич, на самого себя он работает плохо, ему скучна такая работа. Но как только, поняв ошибку, россич сбрасывал чужое обличье, откуда только брались у него и уменье и сила! Он забылся, его не терзают сомнения. Тут все сторонись, как бы случаем не задела ступня исполина. Таков уж россич от рожденья, совершившегося на берегу малой реки, которая течет с Запада на Восток и впадает в Днепр с правой руки. На бывшей границе между Лесом и Степью… На Руси не такие места, чтобы надолго сохранялись свидетельства прошлого. Нет сухих песков, способных тысячами лет беречь и железный клинок, и маленький гвоздик, и колечко кольчуги наравне с куском выделанной кожи, деревянным бруском и лоскутом одежды. Нет гор, пригодных для каменных крепостей, вечных подземелий и нестираемых надписей. Не было здесь и богов, которые требовали льстивых похвал в пышности крепких храмов. Не было и владык, подражавших богам. Простые в обхождении, хранители небесной тверди руссичей не нуждались в особом служенье, в алтарях, соперничающих с небом. Скромные символы славянской общности, русские божества любили стоять на полянах-погостах, в стенах зеленых лесов, под крышей из вольного воздуха. Живая русская почва в своем влажном плодородии за одно поколение человеческой жизни без следа растворяла железное изделие. Шашель, черви-древоточцы, плесень, пожары сожрали русские грады. Стерлись могильники. Остатки поселений смыты настоящими потопами — подумайте, сколько дождя и снега бросило щедрое небо на русскую землю только за тысячу лет! Истлели пергаменты, береста, доски, дощечки и палочки, на которых писали старые руссичи. Ничего не осталось, ничего. Неправда! Под стертыми временем и плугом курганами и сегодня хранится пепел погребальных костров, кости и вещи, сделанные россичами. Под дерном нашлись остатки погостов, градов, усадеб извергов, выселявшихся на волю из-под родового гнета. Все это жило. И живет. Нет записей, сделанных россичами, или они еще не найдены. Зато есть рассказы других очевидцев-современников, недвусмысленно ясные, прекрасные в своей точности. Кто захочет, тот найдет много непреложных свидетельств. Нужно только чуть-чуть потрудиться, постараться понять, оценить и — сравнить, помня все время, что не бывает чудес, из ничего ничто не рождается, нет ничего непонятного, ничего сотворенного просто случаем или судьбой. Но празден был бы труд и сказкой показалось бы рассказанное, коль рядом со всеми нами не стоял бы живой исполин, наш главнейший свидетель — Дело России.
Сат-Ок: Мечтатель21 пишет: В 8 веке развернулось ожесточенное противостояние иконопочитателей и иконоборцев (и это в условиях постоянной внешней угрозы со стороны ислама А переосмысление роли икон как частичная реформация и была во многом связана с появлением ислама. С арабами проще было бы разговаривать. Ну, и идолопоклонство юстинианское под это же дело подписали. Мечтатель21 пишет: Сон о русском двуглавом орле над Босфором упорно преследовал Романовых. Квинтэссенцией стала "Россия и Европа" - превосходное и очень точное в деталях историософское произведение Н. Я. Данилевского. Самое интересное, что взять Царьград могли легко во время войн с турками, да всякий раз англичане впрягались и грозили стелсами с гуманитарной помощью. А так - кто бы остановил Суворова и Румянцева? Или Скобелева? anton_ пишет: При том, что Николай был очень умный человек - но идеал византизма, власти через незнание был столь притягателен, что он попался на эту удочку. Впрочем, не только он - этот идеал был озвучен еще Уваровым. Но результат абсолютно предсказуем. Ум его не был умом правителя. А слепая вера, растительная покорность всегда необыкновенно притягательна, потому что находит отклик в глубинах регрессивного бессознательного. Поэтому стопроцентно рационалистическая и неопровергаемая критика религии никогда не достигнет результата. Есть у Льва Шестова потрясающая работа "Афины и Иерусалим", где он обосновывает это с поразительно пламенной логикой, ставя вперёд, разумеется Иерусалим веры. И возразить ему фактически невозможно в рамках парадигмы модерна. Даже такой блестящий полемист как Бердяев не смог возразить и сорвался на крик (а присутствующий при этом Лосев увидел и навсегда вычеркнул его из круга авторитетов, зато Шестова ставил очень высоко с тех пор).
A.K.: Александр Гор, А.И. 1936 г.р. Я не знаю точно, когда происходил этот разговор. Вполне возможно, что АИ был уже и не студентом, а молодым геологом. И если бы это была аберрация, дань современной идеологии, то он бы сказал не "до сталинизма", а что-нибудь вроде "до Совдепа".
Сат-Ок: Мечтатель21 пишет: Удивление вызывает сам факт того, что империя продержалась до 1453 года. Была бы уничтожена на два поколения раньше (уже даже Сербия была захвачена в 1389 году после трагической битвы на Косовом поле), если бы не Тамерлан, разгромивший Баязида Молниеносного в сражении под Анкарой в 1402 году. Тамерлан подверг полному разгрому османов, а возиться с осадой Константинополя не стал, так как стремился в Китай.
A.K.: anton_ пишет: В общем-то сама Римская Империя представляла собой не очень приятное зрелище. Высшая стадия развития античности (рабовладения), как-никак, аналог фашизма для капитализма. Такой же абсолютизм государства при полном господстве личных интересов, как при каком-нибудь Дуче или Франко В связи с этим интересно, что римское частное право было кодифицировано как раз при Юстиниане.
Александр Гор: A.K. пишет: И если бы это была аберрация Да, по-другому это называется, и к «этому» активно прибегали в девяностые Стругацкие... ну да ладно. Не буду топить топку, и не только офф-топа...
Мечтатель21: В. Иванов "Русь Великая" "Во многой мудрости много печали" (фрагменты) "...Старшему русскому, Шимону, было лет сорок пять, другому, Андрею, – лет тридцать. Юстинианова башня, на которой они стояли, ветшала с годами, как все в мире, но выстояла: и ее, и стену защищали скалистые мели. Море могло сточить мели, но каменные глыбы, которые разбрасывали блюстители стен, мешали волнам. Империя тоже старилась. Бывали годы, когда она казалась неотвратимо обреченной, и все же она держалась. – Как сохраняется империя? В чем ее сила? – спросил Шимона его спутник, недавно приплывший из Руси. – Такой мыслью многие задаются, – ответил Шимон, – не замечая, как не замечаешь и ты, ответа в самом вопросе. Коль империя удержалась, мы можем легко справиться с прошлым временем: оно беззащитно. В нем, как в развалинах покинутого города, мы соберем то, что нравится нам, то, что подходит под уже известный ответ. Отбросив как ненужное все, с чем нам не справиться, мы воздвигнем легкое зданьице и объявим: се есть истина. Иначе скажу: мы обязательно примем победы империи за добро, ее пораженья – за зло. И утвердим – добро победило зло, поэтому империя и живет по сей день. – Ты прав, – согласился Андрей, – а я поторопился. Действительно, слишком часто мы понимаем добро как свою пользу, а свой ущерб принимаем за зло, Верно, верно… Победитель не всегда прав и перед своей совестью, и перед богом. И все же мы обсуждаем, и осуждаем, и ищем до последнего дыханья в груди… – Человеку дана свободная воля, – ответил Шимон. – Я смиряю свою заносчивость, хочу понимать, объяснить. Бог знает все, но человека он заставил выбирать. Вот, гляди-ка! В утренней тишине море блестело, как отполированная плита. Под стеной там и сям торчали изломанные ребра каменных глыб. На них держались крабы. Эти странные существа, умеющие дышать и под водой, и на суше, стояли на тонких лапках, как причудливые изваяния. Маленькое живое чудо. – В долговечии стены чуда нет, – сказал Шимон. – Бури точат и растаскивают волнолом, смотрители добавляют новые камни. Перестанут – и волна слижет стену. А эти, – он указал на крабов, – держатся сами. Волна их не щадит, рыба жрет, птица хватает. Ишь как напряглись, чуть что – и бежать. На сухой земле солнце их быстро убивает. А у воды краб греется, думает что-то, ему сейчас хорошо. И ведь вот какой – клешню или ногу оторвут, он новую умеет вырастить. Друг другу они пощады не дают, сильный слабого не только съест, но просто для потехи сломает да бросит. Но держатся все вместе, не разбегаются, здесь у них целый город. – Ты говоришь о них, как о людях, – заметил Андрей. – И они живые, – ответил Шимон. – Камень, вода – все неживое легко постигается. Камень падает вниз, и вода течет вниз – вот их закон, и нет у них воли. Но как зашевелилось самое малое творенье – тут и тайна. Объясни – почему, как, зачем? Все движутся, устраиваются, спешат, толкаются, спорят. Все хотят знать, хотят оправдаться. И никто не признает себя виновным. Свободная воля… Много дано, друг-брат, много и спросится… ...Что выйдет, что будет? Я сам так сужу: тысячи тысяч человеческих желаний сплетают будущее, как канат сплетают из нитей. Даже тот человек, который будто бы ничего не хочет, ни к чему не стремится, все ж сотворяет нечто, называемое нами ничем. Бог дал человеку свободную волю. Кто сумеет сложить, собрать, взвесить все, совершаемое и желаемое нами сегодня, тот будет знать завтрашний день. – Кто ж способен на такое? Только бог, – сказал Андрей. – Стало быть, делай свое, внимай, гляди, постигай, что посильно тебе... ...Базилевс Юстиниан возвел храм на месте старой базилики, посвященной той же святой Софии, – ответил Андрей. – Базилика сгорела при великом мятеже народа против утеснений того базилевса. – И об этом я тебе расскажу в свое время. Скажу тебе по правде, я восхищаюсь Софией, но не люблю ее. Вначале, лет десять тому назад, по новости для меня здешней жизни, я Софию видел и во сне. Целые дни проводил в ней либо около. На торжественных службах мне мнилось – я возношусь к небу. Еще больше я тешился великим молчанием часов, свободных от службы. Ты видел, сколько там золота, драгоценных камней? Серебро же – как дерево у нас – повсюду. Денно и нощно там стоит бдительная стража. – Я не заметил, – прервал Андрей. – Они умеют сторожить скрыто. Спрятанные в умно устроенных убежищах, они невидимы, но сами все видят. И я, зная о страже, все же ликовал душой, будто один находился в лесах, где нет ничего, кроме дыханья предвечного. А потом – устал. Богу нужна доброта души. Купол, покрытый золотом, мал против звездного купола неба. Роскошные колонны не сравнятся с величием вольных дубрав. Софией и ей подобными храмами греки оглушают нас, варваров. И оглушают сами себя… – Ты разлюбил греков? – воскликнул Андрей. – Я? А разве я любил их? – ответил Шимон. – Почему я должен любить какой-то народ? И значит, ненавидеть какой-то другой? Я хочу любить человека… И однако же, ты прав. Греки мне ближе, чем арабы, турки. Ближе даже, чем наши братья по крови – поляки, чехи, болгары. Я признаюсь в своей слабости. Но довольно об этом. Я вспомнил о сгоревшей базилике. Там, по старому обычаю, в заалтарных кладовых хранились многие имперские записи, книги, хроники-летописи. Все погибло при пожаре, и утеря эта невознаградима. Человек смертен. И все же смерть вызывает мучительную боль, и нет утешения, кроме надежды встретиться в ином мире. Из созданного людьми для меня всего дороже мысли, запечатленные на пергаменте, на бумаге. Их гибель – вечная, настоящая смерть... Отцу Марку было горько. Тридцать лет отбыл он монастырским библиотекарем. Монахи, умевшие и желавшие читать, убывали, или так казалось старику, жизнь которого уже явственно замыкалась. Впрочем, отцу Марку было все равно, он пребывал среди своих книг, не видя греховного даже в грубых словах Плавта, Аристофана, Апулея. Игумены не замечали светских книг. А вот последний, нынешний, приказал: все светские писанья собрать, запереть. Даже отцу Марку было запрещено к ним прикасаться. Все обрекли тлению, все, все… А потом пришел русский с разрешеньем самого патриарха отбирать и покупать в монастырях ненужное, по мнению игуменов. И вот совершилось – все светские писания уходят на Русь. «Пусть, пусть, – утешал себя отец Марк. – Только бы жило державное слово». Великое, дивное чудо даровано людям через воплощение деятельной мысли в слово. Богу все едино, писал христианин либо язычник. По воле бога пишущий обращается ко всем народам. Чтение книг есть благо. Иные книги вызывают желание опровергнуть написанное, даже гнев против писавшего. Другие умиляют, возвышают душу, сообщая новые познанья, разъясняют бывшее темным. И те и другие хороши, ибо и в гневе отрицания, и в радости согласия с пишущим одинаково трепещет живая мысль. От бога и Сенека, и Тацит, и Апулей, как святой Августин и апостольские послания. От дьявола – льстивое слово, угодническое, ползучее. От дьявола идет слово, усыпляющее мысль и душу в ложном покое, в бездеятельной самонадеянности. Бог сказал: «Изблюю тебя из уст моих за то, что ты не холоден и не горяч, а только тепел. О, если бы ты был холоден или горяч!..» – Покупатель книг, – сказал Афанасиос, – подобен рыбаку или охотнику. Как у тех развивается некое чувство, чутье, которое помогает им выбирать место для ловли, так и у книголюба бывает. – У нас говорят: на ловца и зверь бежит, – заметил Андрей... – Друг мой Шимон, – прервал Афанасиос, – грешишь ты против бога истины и обижаешь ученых людей. Мало ли что твердят лжефилософы с историками, хиромантами, астрологами, гадателями на зернах, камнях, внутренностях! Наука и сущее-то, нынешнее едва может испытать, а будущее – нет, и при чем же тут наука? Коль будущее может чему-то открыться, то лишь вдохновенью! – Слушай, друг-брат, – тихо говорил Шимон, – вот тут пред нами множество не последних в империи людей. Разных людей – и признанных великими хитрецами, и просто разумных, и вовсе не славящихся умом, и совсем простодушных; есть жадные и щедрые, есть бескорыстные, но тщеславные, есть убежденные в себе и еле скрывающие робость, есть мечтатели, но также и безразличные ко всему, кроме собственного блага… Но всех их роднит вера в губительность сомнений, сближает вера в необходимость поддерживать однажды принятое. Верно тебе говорю, иначе они не пришли бы сюда: любопытных здесь, может быть, лишь мы двое. Пусть они верят только на словах. Но ведь само слово есть великая сила. Оно возводит и разрушает. Помнишь вавилонскую башню? Бог смешал языки, и строители бросили дело… Слово ползет муравьем, а муравей вряд ли постигает дерево, по которому движется. Слово летит птицей. Оно может быть гнусным, как клоп, и прекрасным, как херувим. Слово объединяет людей и сотворяет народы. Но, думаю я, никогда и никто не мог заметить дня, начиная с которого мысль, облеченная в словесную плоть, покидает ее, и слова, каменея, слагаются в безжизненные стены. Слушай! Не в самом ли союзе мысли и слова заложено богом тайное условие: чем совершеннее мысль воплотится в слова, тем крепче станет ее плен, тем сильнее слова человеческие, освобождаясь от власти мысли, сами, плотно ложась одно на другое, будут строить гробницы для отца своего, духа? В Болгарии доведенные до отчаяния богомилы считают весь видимый мир твореньем зла. В далеких странах востока, куда ты собираешься, есть, говорят, инды, которые уверены в том, что вся жизнь лишь сонное виденье, и поэтому они ищут настоящую сущность в вечном молчании и в одиночестве… Ты недавно спросил меня, – продолжал Шимон, – не погибнут ли завтра греки? Скажу тебе – всегда находились люди, которые старались разрушить и вновь возвести крепости окаменевших слов словом же. Но разрушали железом. И обманывались! И обманывали других, утверждая победу железа, подобно, как больше тысячи лет тому назад Рим италийский свалил былую Грецию, как потом франки свалили Рим италийский. Обманывались и обманывали потому, что разрушенные на вид железом крепости слов, за которыми прячутся люди, на самом деле падали сами, истлевая в свой срок. Откуда мне знать, когда падет эта империя! Не верь мне, когда я ненавижу греков, – я люблю их, и я разыскиваю в них всякую скверну и проклинаю их потому, что люблю. Железо арабов и турок будет бессильно, пока не обветшают словесные стены. Да, мне кажется – здесь слово уже окаменело. Но что глаза и ум человека? – Еще и сегодня некоторые народы, как в отдаленной древности, живут простой жизнью. Счет родства они ведут по материнским линиям, ибо не знают брака. У них ребенок не будет покинут, больного, старого, увечного кормят без укоров. Добытое одним делится между всеми. Все они равны во всем, нет между ними богатых и бедных. Там каждому тепло, как овце в стаде. Не золотой ли век? – продолжал Афанасиос. – Не о таком ли люди хранят память, разукрашая ее сказками? Но некогда пришло время, когда люди, наскучив общностью, разделились. И мужчина сказал себе и другим: «Вот моя жена и мои дети!» И женщина соглашалась из любви к мужчине, и они оба уходили, ведя за собою детей. И почитали своей собственностью землю, обработанную ими под пашню, и колодезь, вырытый ими, и рощу, и деревья. И научились говорить «мое», «наше», и не допускали других к своему, возражая: «У вас есть свое, а нашего не берите». Так они жили, объединенные любовью, и ветер дул на них, и не было защиты у них, кроме собственной руки, и хотя одна семья селилась рядом с другой, но у каждой было свое поле, свой скот и вся остальная собственность. И вот империя прислала к ним писцов, и писцы измеряли, сколько югеров пашни, и добивались знать, сколько чего родилось за последние десять лет, сколько оливковых деревьев, сколько югеров под виноградными лозами, сколько самих лоз, и сколько лугов, и где пасут скот, и сколько скота, и сколько ставят стогов, и нет ли соленой воды, чтоб выпаривать соль… И все беды из-за того, что человек сказал: «Моя жена и дети мои», и захотел заботиться о них, и привязал себя к куску земли, и не может бросить свой удел, ибо земля дает жизнь тем, кого он любит, а без любви жизнь не имеет цены, и он, грубо и зло проклиная себя и любимых, несет свою ношу. ...Магомет приказал написать ближайшим правителям – базилевсу ромеев, шаиншаху персов, владыке абиссинцев: откажитесь от заблуждений, примите веру в единого бога! Никто из правящих и советников правящих не постиг рокового значенья посланий пророка. Правители живут сегодняшним днем, советники – минутой вниманья правителя. А слова ясновидящих подданных – это полова, брошенная на ветер. Через десять лет после бегства Магомета из Мекки в Медину Абу-Бекр с помощью Зейда записал откровенья пророка. Потом Омар добивался стройности корана. И кто-то еще. Не стоит искать имена. Все владели речью бедави, и коран – великая поэма, объяснившая арабам бога, вселенную, человека. И руки Измаила поднялись на всех, а руки всех – на него. На шестом – году хиджры арабы ударили в дверь Византии: их трехтысячный отряд проник к Мертвому морю, но был разгромлен при селении Мут. Убитые арабы завещали своим месть. За что? Нападающий не думает о справедливости. Еще через шесть лет арабы обложили крепость Босру. Другая их армия подошла к Дамаску, была отброшена – долг крови, навязанный арабами империи, все возрастал. Но вскоре Босра пала, а византийское войско было бито в новом сражении под Дамаском. Империя широко открыла глаза, вспомнили о странном послании недавно скончавшегося нового пророка. И базилевс Ираклий послал восемьдесят тысяч войска – все, что имел. Судьба решилась близ Тивериадского озера, оно же Галилейское море. Эти места священны для христиан. Русские Галилейское озеро-море назвали бы Ильменем – речным разливом. Пройдя через него, река Иордан кончается вскоре в тяжелых водах соленого Мертвого моря. Поражение арабов могло свести их движение к одной из многих пограничных войн империи, ничтожной в сравнении с недавним разгромом персов. Их, с которыми не могли справиться римские императоры и все базилевсы, только что и навсегда сломал базилевс Ираклий! Арабы спустились в Иорданскую долину. Трижды тяжелая конница Византии сминала легкую арабскую конницу. И трижды арабские жены, матери, сестры, бывшие в армии для заботы о своих, бросались под копыта беглецов, возвращая их в бой. Византийцы не выстояли. Брат базилевса Феодор вырвался с немногими. Десятки тысяч христиан уснули вечным сном на поле сраженья. Затем пал Дамаск, великолепная столица Сирии, пали Эмасея, Баальбек, Антиохия, Алеппо. Побережье от Газы до Лаодикеи стало арабским. Поднимаясь к северу, арабы разгромили остатки персидских сил при Кадесии, и через три года Персия превратилась в арабскую провинцию, а Византия бессильно взирала на крушение мира. Такого не предвидели ни маг, ни провидец-отшельник, ни астролог, ни поэт: будущее отказалось открыться и науке, и вдохновению. Базилевс Ираклий увез из Иерусалима святыню – Древо Креста. Вскоре Иерусалим, святой город и сильная крепость, был взят измором. Не останавливаясь, арабы бросились на Африку. Отрывая от империи кусок за куском, на восьмидесятом году хиджры арабы увидели волны Океана – Моря Мрака. Но еще до этого они взяли Среднюю Азию, ворвались в Индию. А их флот лето за летом появлялся в Мраморном море, и арабское войско брало в кольцо осады саму столицу Восточной империи». Мы привыкли, – продолжал Шимон, – к чуду превращенья зерна пшеницы, за три месяца создающего стебель и колос, вес которых в сотни раз превосходил все крошки семени. Но как за немногие годы ничтожные бедави стали великим народом? Такое мне непостижимо. Я возвращаюсь к Юстиниану Первому. Он отдал жизнь объединенью империи, чтобы около нее собрать весь мир, превратив его в подобие мирного острова. От его гонений обильные еретики Сирия, Палестина, Египет, Африка лишились большей части населения. Не он ли набил лебяжьим пухом арабские постели? От кого ислам заразился мечтой мировладычества? И не явилась ли сила арабов от величия Слова-Глагола бедави?"
Мечтатель21: "– Проповедующий насилием – враг самому себе, – заметил Бхарави, – такой губит свое учение. – И я осуждаю таких, – сказал Андрей. – Но что еще мне сказать? Судить о сущности высшего я не могу. Бога я чту в чести, в любви, надежде, милосердии, разуме… – Да, это его имена, – сказал тибетец. – Их много. Мудрец твоей веры, не помню его трудное имя, назвал бога Владыкой Тишины. Вспомним еще одно имя Неба – Покой – Мир Души. Покой есть движение, в нем Душа, оплодотворяясь Любовью, разрывает Круг вещей. Безмерно усилие бабочки, сотворяющей себя из личинки. Безмерно усилие личинки, сотворяющей из себя бабочку. Разум соблазняет человека непокоем, и человек бежит и бежит, но внутри Круга, – и он неподвижен. Андрей взглянул на тибетца, отвел глаза, но темно-коричневое лицо будто осталось перед ним, цвета старого луба, в странных твердых морщинах. Без возраста, каменно-спокойное и такое грубо-чужое, что не назовешь и уродливым. А под ним – те же заботы, те же тревоги обо всем, обо всех. Живая душа, свой! Такие встречи на крутой лестнице дней – это пир, это высшая роскошь..." Валентин Иванов
Сат-Ок: Для каждого деревца, для каждой травинки, цветка - слово. Нашли сочетанья звуков для всего, слышимого ухом, видимого глазом, осязаемого, обоняемого, ощущаемого на вкус. Все сущее собрано словом и словом же разъединено на мельчайшие части. Дерево - это и корень, и ствол, и ветки, и листья, и черенок листа, и жилки его, и цвет, и плод, и кора, и чешуйки ее, и сердцевина, и заболонь, и свиль, и наплыв, и сучок, и вершинка, и семя, и росток, и почка, и много еще другого, и все в дереве, и для каждого дерева, для каждой его части - слово. Для самой простой вещи есть и общее слово-названье, и для каждой части свое слово-названье. Чего проще - нож? Нет, вот - клинок, вот - черенок. В клинке - обух, лезвие, острие; черенок - сплошной либо щеками, отличается по материалу - костяной, деревянный, какой кости, какого дерева, цвета, выделки... Твореньем множества слов добились выразить и не видимое глазом, не ощутимое ни одним из внешних чувств, сумели понять внутренний мир и о нем рассказать, поняли гнев, любовь, жалость, жадность, зависть, тоску, и для этого безграничного мира, от которого все идет, создали из звуков слова, открыли возможность поиска главного и стали понятней себе и другим. Достигли широких слов, кто-то первым сравнил теченье реки с течением непостижимого времени, и был понят, и само слово назвали глаголом, то есть делом, ибо в слове уже есть дело - начало; и произносящий слово есть творец и работник, ибо слово рождается необходимостью души и ума, и, будучи делом, требует дела же, и живет, расширяясь само, расширяя творца, вызывая его искать новых слов, находить их, и дает радость, так как созданье новых слов есть творчество мысли, воплощаемой в словесное тело. Не речные дороги, а общее слово-глагол сотворило единство славянского племени. Повторим же еще: не Днепр, не Ильмень были русской отчиной. Русская отчина - Слово-Глагол. Пусть в одной части земли иначе звучало окончание слова, пусть в другой по-своему ударяли на слог, пусть один чокал, другой цокал. И родные братья бывают разноволосы. В русских словах - общая кровь. Одинок человек, от одиночества он бежит в дружбу, в любовь, создавая богатство слов ценнейших, неоплатимых - потому-то они и раздаются бесплатно да с радостью. Нет чудней, бескорыстней, добрей привязанности к местам, познанным в детстве. Отроческая родина мила больше, чем красоты самых щедрых на роскошь знаменитых мест. Кусок пыльной в сушь и черной в ненастье дороги, лесная опушка, неладно скроенное и кое-как собранное отцовским топором крыльцо в три-четыре ступеньки под шатром, крытым дранью, завалинка, плетеный забор, тихая речка с заводью, плоские плавучие листья ароматных кувшинок. Такое было у всех. Сшитое из нехитрых кусков, оно недоступно для постиженья чужим, прохожим, и не нужно им, и само не нуждается в прославлении. Как с любовью: ты сам находишь прелесть в лице, в голосе, в повадках, и любуешься, и любишь, будто сам ты творец-созидатель. Ты им и есть. Любовь не ревнива, а требует верности. Так и родное место: твое, пока звучит родная речь. Наводненье чужой речи, даже ее прикосновение гасит чувство: ты здесь родился, а ныне сам ты - прохожий. Тут уж поступай, как знаешь, как смеешь, как сумеешь, извне тебе никто не поможет. Но пока с тобой Слово-Глагол, ты не пропал, ты еще не безродный бродяга. До верха Днепра, до верха днепровских притоков, через верховые ключи, озера, болота к верховьям других рек, текущих на север, на запад и на восток, - вот родина Руси, сотворенная Словом-Глаголом. В своей вольности русский не чуждался чужой речи, охотно, легко обучал себя иноречью, охотно, без стесненья брал себе понравившееся слово, и, глядишь, оно уже обрусело. Придя в новое место, не старался назвать его по-своему, если оно уже было обозначено кем-то, и делал названье своим, щегольски переиначивая на свой лад, если оно выговаривалось с запинкой. Русская речь вольная - как хочу, так и расставлю слова, и слова обязаны быть легче пуха: мысль станет уродом, если слова тяжелы, если на речь надето заранее изготовленное ярмо непреложного закона. Чтобы сделать народ странным и странствующим между другими народами, нужно попытаться лишить его права на слово - и народ, прицепившись к неизменно старым словам, в них замрет. Переводчики слов, подобно монетным менялам, извечно предатели. Переводчики смысла, переводчики мысли - друзья. Русский глагол разрастался, менялся, как все живущее, был и землей, и охраной границы, и народом. Бесспорно, можно играть словами, выдавая их за мысли. О таких игроках сказано: они были...
Сат-Ок: - Ребёнка не унижай никчёмной заботой, ахами, бабьими вскриками, будь женщиной, мать! - Всё наше прошлое - и твоё - только рожденье сегодняшнего дня твоего. Не сожалей, что с тобой могло быть иначе. Бывшее подобно скале, и оно завершилось. Прими же сегодняшний день. Не рань себе рук о неисправимое. Неисправимое - это имя прошлого. Другого названия не должго давать прошлому, если ты хочешь быть свободна для сегодняшнего дня. - Что наряжаешься? Коль в посконном платье в тебе не узнают князя, то и впрямь - какой же ты князь? - Ноша великая на нас наложена от сотворенья мира, каждый день добавляет груза. Человек велик, и старится он только от этой тяготы, а не как конь на работе. Ноша теснит, как удав-змея. Время неверно сравнивают с рекой. Речная вода уходит, а время хоть и течёт, но с тобой остаётся. Уставая, человек всё менее любит жизнь. Не будь того, мы бы вечно жили, как бог. - Кто начинает с поиска правил, тот всегда поступит неправильно: растечётся мыслью, поддастся сомнениям. Нужно, чтобы получалось само собой.
Сат-Ок: - ...Человек широк, он сам себя испытывает делом. Любовь - как венец, она не пристала ничтожеству, не годится для злобных. Надень - упадёт. - ...Нужно изнутри жить, из своей души всё добывать, там, мол, всё есть, умей лишь окошки открывать. - Покой не есть неподвижность мысли, но - свобода её движения. Эх ты, Краса Ненаглядная! И врагами до гроба ты можешь нас сделать, и друзьями навек свяжешь, дав тебе послужить. Как же ты велика, если в тебе вся наша жизнь может вместиться и жить без тебя нам нельзя! И вот ведь чудо-чудное: чем сильнее у человека душа, тем и власть твоя сильнее, Владычица. Над мелкими мала власть твоя, они довольствуются кусочками от ноготков твоих, которые ты безразлично теряешь. Ты же в людской океан мечешь крупноячеистые сети и добычу берешь по себе. Почему так установлено? Не нам, видно, судить тебя. Но замечать нам позволено: худо там, Владычица, где нет твоей власти, где, не зная тебя, поклоняются змеям, уродам, чудовищам с разверстыми пастями. Там не жди добра. Там цены, меры, обычаи опасны и нам и уродопоклонникам.
Мечтатель21: ...Хорошо очнуться под едва бледнеющим небом и, вдыхая острый воздух, чистейший, чем вода в горном ключе, ведомом лишь птице да храброму человеку, увидеть в отсвете звезд припушенную инеем и от него девственно-чистую, для тебя лишь сотворенную землю. Очнувшись, открыв очи, хорошо почувствовать, как пробуждающиеся чувства подарят тебе запах лошади и запах кожи седла, служившего тебе изголовьем, хорошо, когда твой проснувшийся слух – верный, неторопливый слуга – вводит тебя в мир звуков, и они приходят один за другим, чтобы в краткий миг, когда ты еще на пороге между сном и явью, ты понял: звуки – это толпа. Но может быть, лучше всего чувство силы и бодрости тела, но не ощущение тела. Ты начнешь чувствовать тело, когда к тебе приблизится старость. Не бойся, ты не заметишь этого дня. Такого дня нет. Так как все – переход и оттенки, нет лестниц, границ-рубежей, нет порогов. Именуемое самым главным ты теряешь, не замечая, не зная, и в этом, говорят, есть лучшее свидетельство мудрости мирозданья...
Дед Мороз: "Валентина Дмитриевича Иванова (1902–1975) сейчас мало кто помнит, а ведь когда-то его «Повести древних лет» пользовались большим успехом (даже в начале девяностых годов). Родился ВДИ в Самарканде в семье учителей (мать французский преподавала), в гражданской поучаствовал. После учёбы в ж/д техническом училище тридцать лет работал строителем. Писателем стал почти в пятьдесят, начинал как фантаст, опубликовав в 1948 году НФ-очерк «Путешествие в Завтра». Первой его книгой стал НФ-роман памфлетного плана «Энергия подвластна нам» (1951), есть фантастический элемент в изначальной версии приключенческого романа «По следу» (1952), в повести «В карстовых пещерах» (1952). Но больше НФ Иванов не писал (хотя был дружен с И.А. Ефремовым), незаурядный талант проявил в историческом жанре." http://litrossia.ru/2014/04/08601.html
полная версия страницы