Форум » Литература и иллюстрации » Дорога Солнца. (Завершение детского романа) » Ответить
Дорога Солнца. (Завершение детского романа)
Сат-Ок: С другом детства, чья тогдашняя же НФ-повесть выложена здесь: http://noogen.borda.ru/?1-1-0-00000040-000-0-0 мы с 12 до 14 лет мы писали большой роман "Индейцы", в котором слили воедино наши детские грёзы о походах, сражениях, благородных и красивых людях. Роман про то, как в стране власть захватил коварный диктатор с анекдотической фамилией Чебурдалакин, опирающийся на милицию, а играющие в индейцев мальчишки стали её освобождать с неожиданной настойчивостью. Собственно, "менты" в романе - разновидность орков или фашистов, они и не подразумевались как нормальные люди. Любопытно, что это резко контрастировало с неизменным уважением, которым пользовались телеэкранные милиционеры и живущий у нас в доме милиционер дядя Серёжа, который играл с нами в футбол. Так или иначе, роман оказался не завершён, как это часто бывает в детстве. Несколько лет назад я решил его дописать, что и сделал одной главой. Мне кажется, что если не западать на фэнтезийный антураж, который я не мог убрать по понятным причинам, рассказ получился весьма насыщен. Я много вложил в него. ИНДЕЙЦЫ. Глава последняя. Ненаписанная. I …К Хабаровску мы подошли в середине августа. Взорванная железная дорога, бесконечные завалы на автомобильных трассах очень затрудняли наше передвижение. Несколько недель стояла пауза: мы шли, не надрываясь, милитоны, скопившиеся у Хабаровска, готовились нас встретить. Всем было ясно, что приближается развязка. Так или иначе - так нам казалось - милитоны были обречены; уж слишком велика была отвоёванная нами территория. И по людским, и по природным ресурсам силы их сейчас были очень ограничены, хотя им и удалось собрать новое сильное войско и снабдить его всем необходимым. Связи Чебурдалакина в КНДР и Китае позволили ему нанять около ста тысяч наёмников. Его режим окончательно выродился в правление продажной бандитской клики. Китайские и корейские эмиссары разъезжали по Дальнему Востоку, грабили мирное население и готовились заселять опустошённые места. Протест местных жителей был настолько силён, что в конце июля сначала в Хабаровске, а после во Владивостоке началось восстание. Но восстали не индейцы, которых на Дальнем оставалось немного после призыва Инги, поэтому выступление было потоплено в крови. Чебурдалакин бросил на повстанцев азиатских наёмников, и те постарались на славу. Восстание не было согласовано с нами и в значительной мере стало стихийным. Мы могли лишь бессильно получать известия о ходе разгрома и последующих репрессиях. Немногочисленные местные индейцы просачивались к нам небольшими группками и отрядами, их было недостаточно, чтобы выступить самостоятельно. Что-то изменилось, и мы никак не могли понять, что именно, но чувство определённой тревоги моментами становилось очень явственно. Мы уже не были настолько уверены в предстоящей победе, поэтому шли очень медленно, высматривая и буквально ощупывая все окрестности, дабы уберечься от неприятностей. У меня мало-помалу родилось такое чувство, будто наш безоглядный шестнадцатимесячный порыв теряет как раз в эти дни свою силу, но я старался отогнать его, успокаивая себя общей усталостью и особой ответственностью за исход предстоящих столкновений. Наше неторопливое, осторожное продвижение совсем замедлилось, когда стали приходить конкретные данные о дислокации вражеских соединений. Наконец, наши «глаза и уши» – летучие разведгруппы по три-пять человек, проникающие иногда далеко в глубь территории, занятой ментами – вошли в соприкосновение с дозорами милитонов. Сразу вперёд выдвинулись «руки» – отряды по тридцать-сто всадников так называемой активной разведки, провоцирующие противника на самообнаружение и предохраняющие авангард армии от неожиданностей. На этот раз армия ментов была окружена завесой тайны. Мы смогли получить только самые общие сведения. Масса милитонских разъездов была усилена дополнительными секретами, засадами и ловушками. Несколько «глаз и ушей» пропало без вести, что случалось исключительно редко. Обходя протяжённые минные поля, нагромождения завалов и колючей проволоки, наше войско втянулось в неглубокую, сравнительно узкую, но длинную котловину. В конце её, километрах в пяти от нас стояла армия Чебурдалакина. Мы тотчас ощетинились мощными поисковыми отрядами и стали исследовать местность, уже понимая, что это поле – поле предстоящего сражения. Почти сразу нам стало ясно, что нас ожидают серьёзные проблемы. Дадабаев недаром заманил нас в котловину. Он предлагал жёсткий лобовой стык, несмотря на численное превосходство своей армии. Обученные воины стремительно возвели мощный укреплённый лагерь, мы с вождями провели подробную рекогносцировку. Лагерь милитонов хранил молчание, но чувствовалось, что за нами очень внимательно наблюдают. Дадабаев выбрал место для своего войска на небольшом возвышении, поэтому было ясно, что атаковать мы не можем. Лес в округе был вроде безлюден, но это ещё предстояло выяснить. Через несколько часов привычной суматохи, вернее сказать, только кажущейся таковой со стороны, все определились, и верховные вожди собрались в центральном типи. Пропуская вперёд опытных и бывалых ребят, я нимало не удивился, увидав Горькую Ягоду, хотя он и не часто бывал на наших собраниях. Шаман пронзительно посмотрел на меня. Или это только мне показалось? В какие-то моменты мне становилось отчего-то трудно смотреть на него, словно глаза застилала водяная пелена, размывая все достоверные черты окружающего мира. Проходя мимо меня, он пробормотал непонятно: - Земля рождена в час демона. Солнце слепило глаза, расплавляя мысли и притупляя привычные реакции, и я ничего не ответил. В типи царил полумрак, хотя и было довольно душно – перед советом, как обычно, помещение окуривалось священными травами. Все были непривычно молчаливы, расселись без шуток и излишних церемоний. Шаман обвёл нас тяжёлым пристальным, как у хищной птицы, взглядом. Все подобрались. - Слова мои будут подобны каменным глыбам, но скажу я их не от себя. Сам Гичи-Маниту говорил со мной. Положение наше сложно, а выбор однозначен и тяжек. Перед нами – армия врагов. Она не похожа на прочие. Она сильнее нашей. Мы можем уклониться от боя. Тогда мы сохраним войско, но война продлится неопределённо долго. Вероятно, мы проиграем. Мы можем принять бой. Тогда это будет последняя битва. Погибнет много людей, погибнут многие из вас… - Горькая Ягода бегло оглядел всех и остановил тяжёлый свой взгляд на Чингачгуке. – За полтора года вы сделали невозможное и Гичи-Маниту хранил вас. Теперь будет бессилен сам Маниту. Вы можете выбирать: отдаться случаю и неблагоприятной судьбе, сохранив – на время – свои жизни, или сразиться, умереть, но победить. Я всё сказал! Никогда Горькая Ягода не произносил таких длинных речей. Было ощутимо отчуждение колдуна от всех нас, от мира – он з н а л будущее и глубокая тоска стыла в его глазах, а мы, подавленные услышанным, сидели молча, не зная, что предпринять. То, что чувствовали все, но относили на другой счёт, Горькая Ягода сформулировал чётко и высказал в лоб, пробив своим авторитетом самомнение вождей, до того избегающих думать о необычной гнетущей атмосфере, нависавшей над всеми нами и разраставшейся по мере приближения к Хабаровску всё ощутимее. Горькая Ягода после своих слов сел на место, завернулся в серапе и как-то растворился в сумраке типи. Будто и не было его тут. Словно он давал нам возможность самим, без него, решить свою судьбу. Внимание ускользало от его внушающего трепет образа, зато выдвигалось и разрасталось сказанное им, затмевало все прочие думы. Все приняли его выступление без сомнений и ропота, потому что все уже з н а л и это, но боялись признаться самим себе. Мёртвый гнёт пустой тишины был невыносим, и я испытал расслабленную беспомощность, как под Новосибирском. Вместе с тем отчётливо было осознание, что от меня с Чингачгуком сейчас зависит боевой дух всего войска, да и вообще элементарное принятие какого-либо решения. Но не было сил встать и не было слов говорить. Со страхом я понял, что меня сотрясает крупная дрожь, ватными кольцами охватывая все члены. Я мельком, украдкой бросил взгляд на вождей, опасаясь столкнуться с ищущими, напряжёнными взорами, но все сидели, понурив головы и переживали, наверное, сходные чувства. Я приободрился и глубоко вдохнул, намереваясь прервать чугунное неуклюжее молчание, ещё понятия не имея, о чём буду говорить, но меня опередил Чингачгук, сидящий рядом. - Братья! – сказал он со своей обычной сдержанностью, и я облегчённо перевёл дыхание. – Мы слышали Горькую Ягоду. Мы подумали над его словами. Мы благодарны ему. – Он посмотрел на то место, где сидел шаман и наклонил голову. – Я скажу как вождь, знающий реальное на сегодня соотношение сил. Потом выскажется, кто захочет, начиная с младших. Сат, - тут он развернулся ко мне, и я увидел, с каким трудом даётся ему спокойствие и как он, должно быть, понимает моё замешательство, - Сат лучше меня скажет последнее слово. Итак. У нас сто пятнадцать тысяч человек. Это большое войско. Пятьдесят тысяч всадников – это хорошо. В плюс можно записать также вооружение, в минус – недостаточный опыт сибирских ребят, которых у нас немало. С другой стороны, из Москвы ментов мы выгнали с ещё меньшим опытом. Однако и Горькая Ягода прав: Чебурдалакин пошёл на крайние меры. Он нанял почти сто тысяч человек из Китая и Кореи. Ничего об их боеспособности мы не знаем, разведка приносит противоречивые сведения. Собственно ментовская армия реформирована, на нашем пути встанет фаланга и катафракты. При условии численного превосходства противника, которое несомненно, это сильно осложняет дело. Милитоны воспользовались тем, что мы вынуждены искать генерального сражения, и предложили нам выйти на сравнительно узкую равнину. Она сжата лесами и сопками. В этих условиях наше преимущество в кавалерии сведётся на нет, а пехота не остановит фалангу. Провести конницу через тайгу и сопки будет очень трудно, здесь не подмосковные леса. Несмотря на это, учитывая совокупность прочих факторов, убеждён и заявляю это решительно: данных для длительных манёвров нет. Змей говорил, не вставая, довольно негромко. Слушали его, однако, затаив дыхание, и был слышен под самым верхом типи надсадный звон комаров. Если Горькая Ягода был магом, источник его знания был тёмен и вызывал невольный протест, то Чингачгук являлся как бы символом всего войска и как воин, и как полководец. Он тоже обладал непререкаемым авторитетом. Сейчас на него были устремлены все взоры, ждущие облегчения после приговора – а все восприняли это именно так – Горькой Ягоды. Его размеренная речь произвела должное впечатление, мысли вождей сосредоточились на практических вопросах. Мы встретились глазами со Змеем, я благодарно кивнул ему еле заметно. Он смотрел на меня, будто не узнавая. Вожди между тем начали обсуждение. Каждый поднимал ладонь и выказывал свои соображения. - Вступив в горловину, мы действительно потеряем возможность перемещаться, - говорил вождь семинолов красноярец Зоркий Сокол. – А мы не знаем, вся ли армия ментов вышла навстречу. Если с тыла подойдёт находящийся сейчас где-нибудь километрах в пятнадцати крупный отряд, мы окажемся в котле. Я против сражения. - У нас проблемы с фуражом, - возражал Танто. – Возможность координации частей при ведении позиционной войны ограничена. У нас есть шанс нокаутировать милитонов одним ударом. - Помощи ждать нам неоткуда. Восстания в Хабаровске и Владивостоке были поспешными, - говорил Две Луны. – Медлить нельзя. - Змей прав, фалангу мы не удержим, - отвечал Парящий Сокол. – Надо искать другие варианты, либо уводить фалангу с равнины, на что менты никогда не пойдут. - Вы забыли о катафрактах, - вмешался Монтигомо. – В лобовом столкновении с ними шансов у нас тоже нет. - Катафрактов мы заманим на волчьи ямы. Лошади поломают ноги, начнётся свалка, - авторитетно утверждал Чёрный Ворон. – Фаланга опаснее. Сариссы пробивают несколько рядов. - А если милитоны отступят, а по нам ударят миномёты? – неожиданно спросил Зверобой. – Мы ведь сейчас, как Ункас через Сибирь, идём на ощупь. Я против драки. - Тылов у нас нет, - неожиданно поддержал его Овасес. – Войско из Европы в тысяче километров отсюда, у них мало опытных вождей. Надо говорить прямо: армия наша слишком велика и разношёрстна. Доверием пользуемся мы, сидящие здесь. Можно быть хорошим воином и командиром отряда, но армии как целому нужны стратеги. - Смерть ждёт нас в каждой стычке, но в общем Овасес прав, - согласился Ункас. – Дело не в наших личных жизнях, а в накопленном опыте управления. Но после того, что сказал Горькая Ягода, имеет смысл обсуждать только диспозицию битвы. Не будем обманывать себя: воины почувствуют наши сомнения, если мы отступим. Но куда нам отходить реально – вот чего я не представляю. Ждать до глубокой осени и с новыми силами идти через тайгу? Мы больше года не даём милитонам опомниться и поэтому побеждаем. Чингачгук прав: данных для отступления нет. Опять наступила колкая тишина. Ункас открыл своими словами мнения группы верховных вождей и точно подытожил сказанное до него. Слова попросил Меткая Стрела. - Единственный в наших условиях шанс остановить фалангу – это заставить её в последний момент перестраиваться. Предлагаю умышленно ослабить один из флангов, чтобы заставить ментов наступать по диагонали, развернув их спиной к лесу. Ослабление фланга можно компенсировать сильным резервным полком позади, во избежание разрыва рядов. Когда фаланга развернётся, резерв ударит ей вбок и опрокинет. - Дадабаев усовершенствовал фалангу, - не согласился Соколиный Глаз, - они перестраиваются быстро и носят с собой дополнительные сариссы. Бронежилеты под латами сильно ослабят эффективность ружейного боя, а умение ходить «черепахой» затруднит работу лучников. Нам бы сюда боевых слонов… - Лучше динозавров, - подсказал Меткая Стрела, - или танковую дивизию. Хорошо, что у ментов нет ни танков, ни динозавров. Все скупо улыбнулись – Меткая Стрела оставался верен себе в любой ситуации. Но одновременно и замялись, понимая правоту Соколиного Глаза. Предлагаемые варианты могли сработать, могли не сработать. Чебурдалакин, а точнее, его «серый кардинал» – Дадабаев – навязывал нам свою игру, и мы не могли уклониться без опасений потерпеть поражение в дальнейшем. Неожиданно подал голос Лай Ли, тоже приглашённый на совет, но до того сидевший молча. Он был, похоже, единственным, кто остался по-настоящему непроницаемо спокоен после мистического выступления Горькой Ягоды. Более того, мне иногда чудилось, будто между ними проскакивают искорки непонятного мне общения. - Я остановлю фалангу, - буднично сообщил он. И замолчал. Мы тоже замолчали, приходя в себя после услышанного, а я понимал, что последнее слово осталось за мной. Однако сказанное Лай Ли было слишком необычно, я даже ощутил лёгкое головокружение. Шутить в нашей ситуации не пристало, но и всерьёз принять такие заявления было по меньшей мере сложно. Все мы видели Лай Ли в бою и во время тренировок, это было удивительно, то, что он делал, парализуя за секунды по десять-пятнадцать нападающих на него наших лучших бойцов, включая меня, Змея, Соколиного Глаза, Ункаса и Монтигомо. Но в данных момент речь шла не о десятках – о многих тысячах. Мысли мои опять смешались. Прижавшимся к земле ветерком холодила постоянно преследующая меня в последнее время фраза: «Скоро рассвет». Что она означала, толком понять я никак не мог. Иногда мне казалось, что сном было всё свершённое нами, а вот теперь, по пробуждении, мы становились теми, кем оставались так или иначе всегда – своевольными мальчишками, по непонятной прихоти судьбы ставшими её орудием, проводниками сошедших на Землю высших сил. Сейчас было ощущение, что силы эти уходили, как уплывают разорванными клочьями утренние сновидения, давая нам возможность самим завершить великое дело. Теперь я понимаю, что этим нам оказывалось великое доверие и воздавались почти божеские почести, но тогда, когда ещё не был осознан сам факт высшего водительства, такая трезвящая перемена воспринималась безумно тяжело. Словно с нас со всех снимали кожу, обнажая нервы и насильно заставляя видеть то, на что раньше не обращалось внимание… Я совершил огромное усилие и вернулся к действительности. Хотя в какой такой действительности один человек обещает победить целое войско? - Лай Ли показал себя великим воином, - осторожно начал я. – Может ли он ещё раз повторить то, что сказал? Монах терпеливо повторил. Я попытался найти глазами Горькую Ягоду, но тот как сквозь землю провалился. Может, китаец неправильно перевёл? - Лай Ли знает, что такое фаланга из двадцати тысяч человек? – пытаясь сохранить остатки самообладания, уточнил я. - Да, - монах был бесстрастен. - Хорошо, - я почуял, как окреп мой голос от оформившегося внутри решения и встал в полный рост. – Завтра мы вызовем милитонов на бой. Наша встречная атака по центру будет ложной. Мы завлечём катафрактов на волчьи ямы, конница обойдёт их с флангов и окружит. Лай Ли встанет между отрезанными катафрактами и фалангой. Несколько сот воинов помогут ему стрелами. Левый фланг будет ослаблен и сильно выдвинут вперёд, дабы не отступить слишком глубоко и дать возможность окружить катафрактов. Его возглавят Ункас и Монтигомо. В лесу на опушке оборудовать стрелковые позиции. Огонь открывать только после того, как фланговый полк будет оттеснён, и милитоны повернутся к лесу спиной. Сильные пехотные части пойдут через тайгу в тыл ментов. Их поведут Зверобой и Длинный Карабин. Правый полк должен устоять во что бы то ни стало. Меткая Стрела и Овасес, это будет ваша задача. Десять тысяч всадников с Соколиным Глазом составят резервный полк в глубине левого фланга. Десять тысяч гвардейцев-алгонкинцев по заранее подготовленной просеке зайдут ментам в бок и ударят в наиболее критический момент. Их поведу я. Ещё десять тысяч конных воинов выделяются в стратегический резерв на случай появления ментов в тылу. Этот корпус возглавят Чёрный Ворон, Парящий Сокол, Две Луны и Бешеный Конь… Заметив протестующий жест Бешеного Коня, возглавляющего в нашей армии сильный отряд неперсе, я жёстко рубанул воздух ладонью и едва не сорвался на крик, вдруг поняв в полной мере, насколько огромную ношу взваливаю на себя, собираясь сказать то, что сейчас скажу: - Это приказ. Приказы не обсуждаются. В случае нашего поражения и гибели главное командование переходит в ваши руки, а верховным вождём становится Чёрный Ворон. Вы соберёте остатки войск и отступите на соединение с армией из Европы. Неистовая Рысь, Чёрный Лось, Могучий Бизон, Виниту и прочие вожди поступят в ваше распоряжение. Доказательством моего приказа послужит это, - я снял с себя ожерелье из когтей орла, мой личный символ, знак великого вождя, и, качнув рукой, кинул его Чёрному Ворону, ясно понимая, что не смог бы сейчас сдвинуться с места. Чёрный Ворон поймал ожерелье, приложил руку с ним к сердцу и наклонил голову, твёрдо глядя на меня. Он всё понимал и принимал эту ответственность с твёрдостью. Теперь я обращался непосредственно к нему, желая, чтобы все слышали мои указания и не сомневались в его дальнейших действиях. - Ты сможешь определить, явится ли необходимость вмешиваться в битву твоему отряду или нет. Если такой необходимости не будет и наше поражение будет однозначно – уходи от лобовых столкновений, ставь подвижные заслоны, дай отступающим сосредоточиться в одном месте. Потом все уходите. Если твёрдо будешь уверен, что внесёшь перелом, пошли в атаку девять тысяч человек. Пусть их ведут Зоркий Сокол и Танто. Вы вчетвером в драку не лезете ни при каких обстоятельствах, вплоть до бросания погибающего отряда и личного ухода в лес. Из-за неверно понятой доблести и чести вы можете поставить всю нашу европейскую армию на грань уничтожения. Я требую безусловного подчинения в этом пункте и во избежание недоразумений буду завтра говорить с вашими воинами сам. Чингачгук… - я покосился на молчаливо сидящего вождя: он неотрывно глядел в костёр, словно прозревая там своё будущее. – Я прошу тебя быть на высотах перед лагерем и осуществлять руководство сражением. Две тысячи человек останутся с тобой и будут охранять раненых. Я сел и сжал виски мокрыми ладонями, пытаясь унять бешеную пульсацию вен. Всего меня сотрясала судорога неприятия и отторжения от предстоящего. Да, я выполнил долг, но смог это сделать, только распорядившись десятками тысяч жизней, в том числе и жизнями моих друзей. Встал Чингачгук. Его голос был ровен и тих. Своими умными внимательными глазами он осмотрел собрание. - Длинное Перо ещё раз доказал нам свою предусмотрительность и способность мыслить широко. Он без колебаний пошёл на тяжёлые жертвы и непопулярные решения. Возможно, этим вызвал чьё-то недовольство, - тут он бегло и зорко ещё раз осмотрел собравшихся. – Я всецело приветствую его решения. Чёрный Ворон, на тебе – особая миссия. Пусть твоим ближайшим соратником станет Парящий Сокол. Парящий Сокол, - обратился он теперь к рижанину, - я отдаю тебе символ своей власти. Он снял с себя свой знаменитый боевой пояс из кожи гремучей змеи и хвостовой трещоткой. - При этом я подтверждаю верховную власть Чёрного Ворона, - прибавил он. Парящий Сокол дрогнувшей рукой принял дар. Как и многие прочие вожди, замеченные намётанным оком и возвышенные опытной рукой Великого Змея, он боготворил его. Тогда неторопливо поднялись, переглянувшись, Соколиный Глаз и Ункас. Ункас отдал Бешеному Коню свой боевой напульсник из кожи оленя, а Соколиный Глаз вручил Две Луны свой патронташ. Все окаменели, понимая, что это было прощание. И тут, как будто налетел в темноте на дерево, я столкнулся взглядом с фигурой Горькой Ягоды. Шаман покуривал калюмет, полуприкрыв глаза. О его присутствии я уже успел позабыть. Почуяв мой взгляд, он поднял веки, недолго и пристально глянул на меня, кивнул одними глазами. И тотчас снова как-то затерялся среди вождей. Совет завершился. Тревожная тишина знобко нависла над лагерем. Провал ночного неба мерцающей глазницей тяжело и недобро следил за живым шевелением на своей ладони. Ночи были уже заметно длиннее; обильная роса – первый предвестник осени – окутывала к рассвету всю землю зябкой влагой. Но даже нескончаемая полярная ночь не смогла бы вмесить в себя тех чувств, что молчаливой сосущей массой зияли в душах многих тысяч людей, собравшихся в неимоверной дали от родного дома, чтобы завтра в чудовищной резне решить, наконец, раз и навсегда, кто из них окончательно восторжествует. Последняя ночь перед битвой… Как передать её тоскливое оцепенение? Все стремились к молчаливому уединению, но негромкий говор шелестящим прибоем всё же плескался по лагерю, отражаясь от стенок типи и взмывая вверх вместе с клубами искр прозрачного вибрирующего дыма костров. Смотрю на Чингачгука, на Ункаса. У всех отрешённые взгляды, глядят в сторону, углублены в себя. И при этом кипучая деятельность – о стольком надо успеть подумать, столько учесть деталей. Но сверлит, сверлит темя заунывная скорбная нота, вгрызается в душу, расползается по телу бесчувственной заморозкой… Что ждёт нас всех, когда победа так близко?.. Погружённый в решение десятков мелких вопросов, связанных с тем, что произойдёт завтра, я вместе с тем тоже отчётливо ощущал какую-то суетность происходящего, но не имел возможности задержаться на этом ощущении, покатать его в ладонях, рассмотреть и понять. - Здесь смотрите повнимательнее, после поздно жалеть будет… - Большое Крыло, лично осмотри готовность вооружения… - Телеги давайте ещё в сторону. Опрокидывать пока не надо, но будьте готовы. Змей, ты распорядишься?.. - Копайте, ребята, копайте! Не для себя, чай, копаете!.. - Зверобой, ты там на месте по ситуации, хорошо?.. - А почему здесь деревья валите? Я же сказал – во-он у того холмика… Пять-шесть часов осталось… Жизнь в точку стянулась. II Грандиозная панорама расстилалась перед глазами. С захолонувшим сердцем я наблюдал за неотвратимой, казалось, атакой вражеской армии и мне оставалось только верить, что ей суждено сегодня захлебнуться в собственной крови, разбиться вдребезги о несокрушимую мощь нашего духа. Иссечённый стрелами воздух желеобразным маревом ворочался над землёй. Ночная прохлада рассеялась уже несколько часов назад. Зной был нам на руку. Закованные в многослойную броню милитоны через несколько часов сойдут с ума. Поливальные машины, установленные в их тылу, помогут немногим, а после лишь затруднят бегство. На флангах, у самого леса, поднимая клубы измельчённой в пыль земли, быстро катилась лёгкая кавалерия ментов. Навстречу ещё быстрее неслась наша конница, на скаку осыпая стремительно приближающихся врагов стрелами и пулями. Бегущая позади пехота останавливалась по неслышимым командам, делала залп из луков навесом и бежала дальше. С другой стороны проинструктированная Дадабаевым азиатская пехота бросалась на землю, закрываясь круглыми деревянными щитами. Но густой ливень разящих стрел находил немалые жертвы. Десять шагов – залп, десять шагов – залп. Конница схлестнулась на флангах, сначала слева, потом и справа. Было очевидно, что менты прошли сильную психологическую обработку. Ободрённые присутствием тяжёлой конницы и фаланги и возглавляемые хитрым, расчётливым военачальником, они вдруг почуяли уверенность в своих силах, что с ними случалось до того крайне редко. Яростная рубка на флангах завязала сражение и сквозь густую пыль можно было только рассмотреть тусклое мерцание боевой стали и плотную массу топчущихся на месте коней и людей. Изредка они разъезжались и сшибались заново, и менты против обыкновения отступали неохотно, а после и вовсе остановились, получив подкрепление из тыла. Слабая надежда на стремительный фланговый прорыв до подхода азиатской пехоты не оправдалась. Стальные волны катафрактов в центре разбились вдребезги о десятки протяжённых волчьих ям, те же, что просочились, были встречены классическим славянским «длинником». Не имея сарисс и прочего тяжёлого вооружения для построения правильной фаланги, наши пехотинцы выработали свои способы борьбы со смертоносной конницей. За несколько секунд до столкновения они упирали в землю длинные крепкие заострённые деревянные колья, выставляя их перед собой снизу вверх, и остатки хвалёных катафрактов вылетали из сёдел с тем большей силой, чем стремительнее было их нападение. Создалась необыкновенная толчея. Там, где индейцы дрогнули, или натиск латной конницы был особенно силён, ряды нашей пехоты оказались разрезаны. Воины бросались под ноги лошадям, стараясь найти уязвимые места, а латники остервенело рубили направо-налево длинными секирами, отбросив ненужные уже таранные копья, пробившие при первом ударе несколько рядов. В образовавшемся разрыве между катафрактами и фалангой уже завязалась яростная схватка между лёгкой пехотой ментов и просочившимися в тыл всадникам нашими пехотинцами. Туда же ртутным слитком проник Лай Ли. …Наши опасения оправдались. В разгар битвы нам в тыл вышло второе войско ментов. Это была азиатская конница, численностью примерно в двадцать тысяч человек. Наш арьергардный заслон заметил их рано и атаковал на выходе из леса, значительно уменьшив этим преимущество врагов в количестве. Командиры арьергарда согласно моему распоряжению в сражение не вмешивались. Однако сам отряд, вступивший в жестокую схватку с превосходящим противником, как крупное войсковое соединение существовать перестал. Обкуренные наркотиками, наёмники не отступали, несмотря на огромные потери, и несколько часов в редколесье продолжалась сумбурная и неуклюжая резня нескольких десятков тысяч конных воинов. В который уже раз индейцев выручили луки. Лишённые дальнобойного оружия, азиаты понесли от наших стрел очень большие потери. Стрелки Зверобоя и Длинного Карабина напоролись в лесу на многочисленные замаскированные засады, и там на протяжении нескольких километров развернулись ожесточённые бои, приведшие к потерям неслыханным, потерям почти девяноста процентов всего отряда, что сделало его совершенно небоеспособным. Многочасовая резня в тайге по мере уменьшения численности обеих сторон сменилась одиночными и групповыми столкновениями вдоль линии фронта, ещё через некоторое время превратившись в кровожадную охоту оставшихся друг за другом и снайперские дуэли по всему окрестному лесу. К середине дня стали сбываться пророчества Горькой Ягоды. Монтигомо погиб вместе с Ункасом. Повзрослевшие, помощневшие за год войны, они стояли плечом к плечу и разбрасывали визжащих азиатов долгие часы в этом последнем изнуряющем сражении. Их мастерство спасло их в тот день тысячекратно, но даже оно было бессильно остановить океан нахлынувших наёмников. Уже давно были убиты все воины, окружавшие их, давно сомкнутые ряды индейцев были оттеснены далеко от своего первоначального положения, а два вождя стояли, теперь уже спина к спине, и не давали возликовать тысячам и тысячам корейцев, стремившихся развить свой успех и продавить левый фланг нашего войска. Сначала вожди могли прорваться обратно, но страшная обречённость после пророчества Горькой Ягоды сковала их волю к жизни, и они сознательно пошли на смерть, приняв её неизбежность. Сначала упал Ункас, изрубленный и исколотый дротиками, могучий Ункас, стоявший на горе поверженных врагов и внёсший свой бой в историю ратных подвигов военной истории. Монтигомо бился один недолго; лишённый защиты со спины, он вскоре упал ...
Ответов - 12
Сат-Ок: ... на одно колено, подобно легендарному Спартаку, продолжая отчаянно отбиваться об бесконечно переменяющихся врагов. Но и он пал: то ли от ран, то ли полного истощения всех сил и обезвоживания организма; через секунду его стащили с холма мертвецов и буквально разорвали на части. Больше трёхсот врагов нашли свою смерть в бою с этими богатырями. Глупо погиб Чингачгук: находясь вместе со мной на возвышении перед лагерем, он вдруг без звука и как-то сразу упал с Абрека – шальная пуля угодила ему точно в сердце, и я понял, что осиротел навсегда. Змей был не просто моим другом, как суровый Соколиный Глаз или Ункас, он был мне братом, был частью меня самого. В последнее время он отдалился от нас с Ингой, и я тяжело воспринимал это. Теперь он лежал с запрокинутой головой и быстро сереющими приоткрытыми губами, с внимательным прищуром строго глядя в бесконечную небесную синь, и видел, наверное, Дорогу Солнца, уходящую в беспредельность, по которой ему предстояло начать свой последний поход. Конница Соколиного Глаза в начале своей атаки на продавивших-таки левый фланг корейцев попала под артобстрел. Атака захлебнулась, а сам Соколиный Глаз был смертельно ранен осколком разорвавшегося неподалёку снаряда. Целых полтора года хранила нас всех судьба, забрав лишь скромного, чуткого Следопыта и порывистого Куаутемока, и вот теперь один за другим погибали великие воители, мои друзья и боевые товарищи, жертвующие собой ради нашего общего дела и отдающие свой последний вздох огромной стране и её будущему. Неотвратимость рока сковала меня липким холодом – словно боги пресытились нашими подвигами, испугались, что мы достигнем их несравненного могущества. Инга, узнав о гибели Чингачгука, долго беззвучно кричала, её глаза, мертвеющие с каждой секундой, молили: кто угодно, только не он! Лишь сейчас я понял, как сильно она была привязана к нему неразрывными узами и сколь многим была готова пожертвовать ради него. Ей не пришлось долго молить о жертве и налетевшая ментовская конница навсегда скрыла от моих глаз отважную верную девочку – уже девушку! – обручив её навеки с Великим Змеем… Лихой весельчак Меткая Стрела долго руководил правым флангом нашей армии, группировал эскадроны, искусно перемещал пехотные части. Ртутью перетекали направляемые великим вождём отряды, не давая десяткам тысяч осатаневших наёмников продвинуться ни на шаг. Да, в той битве он стал великим вождём. Многому он научился у Чингачгука, многое постиг сам. И теперь весь полк правой руки стал его мечом, которым он фехтовал как никогда в жизни. Он погиб подобно д’Артаньяну, в минуту нашего торжества, когда наш последний резерв, десять тысяч алгонкинцев со мной во главе уже рассекали безбрежное жёлтое море, испаряя его гневом наших сердец. В Меткую Стрелу попал снаряд, пробив его насквозь и не взорвавшись. В центре стоял Лай Ли. В принципе, там могло больше не быть никого. То, что творил монах, не поддаётся описанию сейчас и в то невозможно было поверить тогда. Я никогда не видел Лай Ли т а к и м. Его литая струящаяся фигура магнетически приковывала все взоры, наполняя душу предгрозовым томлением. Даже испугом. Испугом от полноты сбывающегося на моих глазах вечно манящего и недосягаемого до сей поры Несбывшегося. После же - ужасом вполне разразившейся небывалой доселе грозы. Своим трёхметровым боевым шестом, окованным сталью, потом тройным цепом, потом двумя своими мечами он расшвыривал хвалёную и действительно страшную для нас фалангу Дадабаева как бешеный слон муравьиную кучу. Вертолётными лопастями мерцало его оружие, громоздя десятки трупов на своём пути каждую минуту. Никто не мог приблизиться к неуязвимому мастеру. Его дух, казалось, рассерженно летал над полем, повергая ошеломлённых ментов в неописуемый ужас и то смертное оцепенение, в кое повергал бандерлогов могучий питон Каа. Четыре часа он неумолимой убийственной пружиной выполнял данное нам накануне обещание: остановить фалангу. И он её остановил. Тела девяти тысяч милитонов-фалангитов в одинаковых блестящих доспехах дико и странно смотрелись на поле. Ни одного индейца не было среди них. Будто выросшие из драконьих зубов, посеянных Язоном, эти солдаты ринулись друг на друга и уничтожили себя в бессмысленной бойне. Но вслед за фалангой шло ещё несколько тысяч пеших ментов, и обессилевший мастер, не потерявший, однако, расчётливости и хладнокровия, отступил под защиту поредевшего центрального полка, смешавшегося с новым противником в отчаянной кровавой давке. Осиротевшая, обезглавленная и измученная армия индейцев вдохнула свой последний глоток кислорода, свою последнюю надежду. На опушку вышли обугленные солнцем Туркестана и иссушённые заполярным холодом последние десять тысяч ветеранов-алгонкинцев, те, чей дом находился во многих тысячах километрах отсюда, в далёкой Москве. Я вывел их к полю спасать великую республику. В тылу забили десятки сигнальных барабанов. Длинная колонна алгонкинцев, большинство из которых были мне знакомы в лицо или по именам, изготовилась, собралась и н а ц е л и л а с ь. Под барабанный рокот, от порыва ветра со стороны лагеря перекрывший на минуту шум битвы, я привстал в седле и с гибельным восторгом поднял меч, указывая на оголённый вражеский фланг. - Воины! Там остатки тех, кого вы гоните через всю Евразию. Сегодня для них судный день. Пленных не брать. Бегущих уничтожать. Вперёд! Секунду спустя все звуки исчезли, оставив лишь грохочущий дробный лязг вылетающей из леса конной лавы. В чаду и дурмане от жестоких потерь, вырвав из сердца жалость и сострадание, мы косили, рубили, топтали врагов, летя вперёд в последнем надрыве, последнем броске и крике боли, ярости и отчаяния. Все мы искали смерти в той прощальной атаке – а все чуяли нутром, что эта атака прощальная, последняя и что больше никогда… Никогда мир не будет таким, каким он был до этого дня, будто стрелки на циферблате гигантских часов истории сошлись в самом вертикальном положении и набатом жестокого обновления грохнул первый удар курантов, возвещающий начало новой эпохи и конец последней, самой страшной битвы Армагеддона. Все мы искали смерти, не в силах пережить гибель стольких друзей, но… по странному капризу судьбы мало кто добился пощады и пал, овеянный легендами и славой. Остались слишком многие, потом пронёсшие через всю жизнь как жуткое наваждение память о войне, войне беспощадной и неумолимой, память, содрогающую души любого закала. Так мучительно и жестоко, корчась и извиваясь в родовых муках, рождался долгожданный рассвет, тот рассвет, который мы так ждали и теперь страшились увидеть. Меня хранила судьба – я погиб почти сразу после Меткой Стрелы. Раскалённый свинец обезумевшим метеором пробил горло и кровавая пелена застлала мне глаза. Но в самое последнее мгновение, когда пуля, предназначенная мне, уже прошивала пространство, оставляя за собой пенящуюся кильватерную струю турбулентно закрученного воздуха, и я ясно видел её приближение, - о нет, не физическим зрением! – в эту долю секунды распустилась во мне долгожданным бутоном удивительная картина, о коей до того я не смел и помыслить. Кровавое шипение изуродованного естества затмил ослепительный фиолетовый огонь, закрыл собой полнеба, расслоился на краях голубыми и зелёными языками. Ледяным озоном снизошло на меня прозрачное умиротворение, окутало измученный дух, и я с блаженством внезапно обретённого понимания и остановившимся от предчувствия сердцем шагнул в это пламя, жгущее острыми искорками вдохновенного осознания, захлебнулся от немого восторга, поражённый всеохватностью нахлынувшего счастья, и упал с этой счастливой улыбкой под копыта лошадей, успев простить и благословить тех, кого минуту назад испепелял неукротимой яростью непрозревшего сердца. Лучистым веером коснулась меня Дорога Солнца, ведущая к далёким созвездиям, и я, взлетая по ней и купаясь в радости от того, что всё успел понять ещё т а м, внизу, ещё раз благословил их всех трепещущим мановением души, теперь уже в последний раз направленным на покинутый мир, и оставил его, смеясь и ликуя. III …Зал индейского искусства был полутёмен, я стоял и смотрел прямо перед собой, на высокий тотемный столб, врытый в нанесённую землю и небольшое типи с молчаливо приоткрытым пологом. Пучки перьев, отпугивающие злых духов, барабан и имитация костра рядом будили что-то смутное и до того противящееся воспоминанию. Словно внутри меня шевелился некто огромный и неведомый, вызванный к жизни от долгого сна этими декорациями. Я несколько раз встряхивался, протирал руками неожиданно алевшее на несколько секунд лицо и всё смотрел заворожённо на эту стилизацию, раздвояясь и раздражаясь от невозможности точно определить источник моего необычного состояния. Наконец пересилил гипнотизм странного зрелища и, скрипнув подошвами кроссовок, развернулся. И вздрогнул. Оказывается, у этой композиции собралось уже порядочно людей, все они неотрывно и как-то ищуще глядели на панораму, изредка поглядывая на соседей и убеждаясь, каждый по-своему, что тут сокрыто н е ч т о. Я искренне и вместе с тем как-то освобождающе удивился, узрев среди напряжённых мужчин Юрку Коноплёва – друга детства, общение с которым у нас прекратилось само собой больше десяти лет назад. По разным причинам. Юра тоже заметил меня. Мы выбрались из этой наэлектризованной компании и поздоровались. - Какими судьбами, Колька? – спросил он добродушно, оглядывая меня довольно непроницаемо. - Да судьба у нас, видно, общая… - неожиданно вырвалось у меня, и что-то кольнуло в сердце от этих слов, сладко и тревожно. Юра молчал, неотрывно глядя на меня и было видно, что его обуревает непонятное ему самому волнение. Я попытался пошутить: - Ладно, рассказывай, облегчи душу. - Да вот, - сдавленным голосом с натугой проговорил Юра, - вспомнились детские годы чего-то. Мушкетёры, викинги, индейцы… Он наморщил лоб и помотал головой. Пока он говорил, во мне плавилось, пело и кричало – я не мог понять, что именно. А потом пронзило чувство появления чего-то давно забытого, но близкого и родного до последней стёжки, до последней морщинки. Солёная истома захолонула грудь, я понял, что ещё секунда – и я упаду, мир закружится разноцветной спиралью, и откроется заветная моя тайна, откроется подлинное знание того, ради чего мы когда-то были вместе и оказались теперь здесь. - Сат!.. – вдруг хрипло выкрикнул Юрка, стерев с лица следы последних попыток выглядеть независимо и снисходительно, и я взорвался горячими пульсирующими осколками мгновенно вспыхивающих и переменяющихся воспоминаний. Шагнул ему навстречу, ещё не до конца веря в обретённое счастье. - Змей! – само собой всплыло множество раз повторённое слово и тут всё сошлось, совместилось окончательно, исчезла сновидческая размытость и фрагментарность ощущений. Мы крепко, до хруста обнялись. - Чингачгук! – с невыразимым наслаждением проговорил я. – Живой… Как же?.. - Как мне больно! За что такое испытание? Я помню… помню… - Молчи! Иначе мы с ума сойдём… - Голова сейчас разорвётся… такая сладкая боль. - Жизнь! Змей, ты понимаешь – ж и з н ь ! Темя пульсирует горячо и жадно, точно прокачивая через себя тонны обретённой заново жизни. Шум, далёкий шум… То ли кровь гулко бухает в венах, то ли отзвук далёких сражений, к коим вдруг оказался причастен. Мы стоим, сжимая руки друг друга, и вглядываемся, вглядываемся в лица друг друга, мучаясь новым узнаванием и пониманием, одновременно восторгаясь ему и освобождаясь. Отошли, присели. Вот оно, значит, как… Ну, и как мы теперь?.. После всего этого-то? Как-то само собой получилось, что к нам подошли Соколиный Глаз и Ункас, тоже ошеломлённые, не до конца ещё поверившие в происходящее. Мы как-то проще восприняли их появление. У каждого есть предел вмещения таких откровений. Они не были знакомы в этой жизни, и их встреча проходила сложнее. Но было удивительно, что и Максим, и Димка – а он вообще с Дальнего Востока – попали сюда в одно и то же время. Ничего нет случайного, значит, кому-то это было так нужно. Наверное, нам самим, подошедшим к возрасту Христа и готовым узнать правду о самих себе, готовых принять и взвалить на плечи неимоверный груз прошлого. Взвалить груз, чтобы сбыться. - А где же Инга? Вопрос был не праздный, а заалевшее лицо выдало волнение Юры. Действительно, Инга не пришла. Учитывая нашу взаимосвязь, это было странно. У меня зазвонил мобильник. Звонила жена. Я коротко поговорил с ней, сказал о возможной задержке. - Ты знаешь, сегодня какой-то удивительный день, - сообщила она мне. – Нинка всё бродит по квартире и твердит одно и то же: «Мама, почему я так долго спала?» А сама то весёлая, то задумчивая, и всё рвётся Гойко Митича своего любимого смотреть. А ты знаешь, я сама в какой-то полудрёме и только начинаю засыпать, сразу картины такие удивительные представляются! А Нинка меня будит своими бродилками. - Так что тут удивительного? – прервал я её нетерпеливо. – Это ваше обычное состояние: ты спишь, она слоняется без дела и не даёт никому отдохнуть. - Да нет, милый, - каким-то особенно помягчевшим голосом отозвалась Ольга. – Необычные какие-то мысли вокруг меня кружатся. Словно мы все втроём давно-давно друг друга знаем. А мы с Нинкой чуть ли не сёстры… Что-то глухо ткнуло под сердце. Я проглотил несколько шуток, вертящихся на языке, и голос мой чуть дрогнул. - Приеду: расскажешь, ладно? – и отключил связь. Пока я разговаривал, Юра тоже куда-то отошёл. Мы встали с Максимом и Димкой в сторону. В этой жизни с Димкой мы не встречались, только слышали друг о друге от Юры, но имя своё – Соколиный Глаз – он оправдывал в полной мере. Собственно говоря, на индейца более или менее был похож из нас только он. Хотя это было и не важно. Максим же был мой одноклассник. К нам протиснулся Юра. - Отправил домой жену с ребёнком – мы же все вместе сюда пришли, - пояснил он и добавил. – В такой компании детям и женщинам не место. Дима Антоненко, искоса наблюдавший за ним, сказал ему негромко: - Я понимаю тебя, брат. Мы оба помним Ингу и з д е с ь. Но согласись: т а м она была совсем другой. Даже внешне есть отличия, я же помню. - Все мы там были совсем другие, - не принял утешения Юра. Было видно, как ему несподручно рассуждать об этом. Всё-таки Ингу он любил гораздо сильнее меня. Может быть, оттого, что чаще разлучался с ней. - Ты знаешь, - сказал я ему. – У нас с тобой у каждого есть теперь своя Инга, своя воплощённая мечта. Частичка ингиной души наверняка есть во всех любимых нами женщинах. И уж тем более в жёнах. И в дочерях. Помнишь, как мы Ингу строили? Юра ничего не ответил, но было видно, что эта идея ему по сердцу. Нам было ясно теперь, что начинается новая жизнь. Что-то большое и серьёзное совершилось со всеми нами, и мы четверо стояли, обнявшись за плечи, обуреваемые самыми разнообразными вопросами. То, что мы теперь не расстанемся, и непременно отыщем прочих друзей, сомнений не было. Мы просто обязаны найти остальных, найти их и пробудить в них память о прошлом, которого не было. Димке пора было уезжать по делам. В Москве он намеревался пробыть ещё несколько дней, и мы договорились встретиться на следующий день. Максиму тоже пора было уходить. Преодолев магический страх прощания, вызванного опасениями, что всё закончится столь же внезапно, как и началось, мы стали прощаться. - Вы знаете, о чём я сейчас подумал? – напоследок спросил нас Дима и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Все ли из вас хорошо помнят Лай Ли? Вам он никого не напоминает? Вот я сейчас вспомнил почему-то «Боевые искусства Шаолиня» в передаче «Вокруг Света»… - Ли Лян Цзе! – изумлённо воскликнул Максим. – Потрясная штука выходит. Вот мы ему сейчас в Голливуд телеграмму и накатаем! Мы действительно уже устали удивляться, разговаривали спокойно и раздумчиво – сказалась закалка нашей прошлой, никому не ведомой жизни. Но ещё один раз мне суждено было поразиться в этот день. Мы уже выходили из здания, но какая-то тягучая ниточка заставила меня ищуще оглянуться. В полутьме стоял и смотрел нам вслед пожилой хозяин выставки, индеец из Северной Америки, с которым я машинально поздоровался при входе. Увидев, что я обернулся, он опустил пылающий взор и затерялся среди немногочисленных посетителей. Но мгновение, одно долгое мгновение мы смотрели друг другу в глаза. - Ребята, это же… там… - прошептал я сдавленно. Но меня никто не услышал. Быть может, это о н не захотел тогда этого. Но я помню тебя и узнаю теперь непременно, наш бесстрашный и мудрый хранитель… Нам с Юрой было по пути, да и время не поджимало. Мы, не торопясь, шли по московским улицам, наполненным теперь для нас особым значением и особыми воспоминаниями. - И вот теперь, когда память вернулась, я всё думаю: ч т о э т о б ы л о? – размышлял Юра вслух. – И развожу руками. Я помню абсолютно всё: от речи Алимбаева до Хабаровска. Не бывает таких галлюцинаций, к тому же эти руки, - он поднял ладони вверх, словно баюкая что-то невидимое, - они тоже всё помнят. Кажется, дай мне сейчас кто томагавк – с двадцати шагов по рукоятку в дерево вгоню. - Это если с дуболомами Урфин Джюса воевать будем? - пошутил я. - Ага… - рассеянно кивнул Юрка. – Слушай, Коль, а если снова, а?.. Я торопливо огляделся по сторонам и облизнул тут же пересохшие губы. Ощущая под ложечкой непонятную сладкую тревогу, отогнал наваждение. - Ты знаешь, - вдруг сказал мой спутник задумчиво. – Мы ведь сейчас идём по тому самому месту, где меня в плен взяли. Я присмотрелся: действительно, место было знакомо. Мы постояли немного, вспоминая каждый своё. - Мы стали совсем другими, ты же сам понимаешь, - ответил я, помолчав. – Думаю, мы действительно были призваны, чтобы предотвратить что-то ужасное, какой-то зигзаг, петлю во времени. И сумели сделать это. Тогда всё стало, будто и не было ничего. - А зачем тогда память вернулась? – не унимался Юра. – Причём у всех сразу? Я пожал плечами. - Наверное, произошла расфокусировка торсионных генераторов в созвездии Стрельца, вызвав распад кварково-глюонных паттернов в гиперпространстве, что привело к понижению виртуально-эгрегориального давления пси-поля на квантовые оболочки некоторых белковых, имеющих к этой истории непосредственное отношение. Юрик засмеялся своим добрым педагогическим смехом. - Вот видишь, - я усмехнулся в ответ. – А ты говоришь: всё сначала. Т о г д а ты бы поглядел коротко на такого болтуна и презрительно промолвил бы: «Скво». И всё. Переговариваясь таким образом, мы вошли в метро. Сразу за турникетами нас неожиданно остановил дежурный милиционер. - Старший сержант Кутерьма, - он вяло козырнул, глядя нам в ноги. – Ваши документы. Я чуть не захохотал ему в лицо. Чингачгук хищно осматривал сержанта в упор, как бы раздумывая, что с ним делать. Мент проверил паспорта, отдал, не глядя, и, ссутулившись, побрёл в сторону. Мы со Змеем посмотрели ему вслед, переглянулись, и мне на секунду почудился в глазах у вождя твёрдый боевой блеск. Но только на секунду. От невозможности выразить чувства мы одновременно вздохнули, покачали головами с улыбкой и неторопливо пошли вверх по эскалатору
helenrokken: Сильно. Целый день под впечатлением. Как-то даже знакомо все это... Странно... Ты владеешь пером, Сат-Ок! Спасибо тебе. Это хорошее топливо для размышлений. Для глубоких размышлений.
Сат-Ок: helenrokken пишет: Ты владеешь пером, Сат-Ок! Ну, Сат-Ок - это и есть, собственно, Длинное Перо. Так что имя обязывает :) А знакомо, потому что я поймал архетипический сюжет.
helenrokken: И я об этом пере. Думала, получится тонкая игра слов :) Архетипический, в данном случае, значит характерный для определенного склада людей, времени, страны или что-то другое? У меня с архетипами нет полной ясности. Объясни, заодно здесь и потренируюсь.
Сат-Ок: Я имел в виду общечеловеческий гештальт, нашедший своё выражении в мифах. Рагнарёк, Курукшетра там...
helenrokken: Куликово поле...?
Сат-Ок: Да. Не само по себе, а в мифе о нём, разумеется.
helenrokken: Да и на самом по себе чудес немало было... Недоказуемых :) Вот теперь понимаю, что мне твой рассказ напомнил. Куликовскую битву. Не фактически, конечно. Правильно вывел меня через архетипы.
A.K.: Да, сильно. "Мы родом из детства". Концентрированное выражение темы "Книжных детей" Высоцкого - настолько концентрированное, что речь идёт, действительно, о предотвращении катастрофической темпоральной петли. Но при этом серая реальность осталась, без такой предельной поляризации на своих-чужих, как ТАМ, и переворот произошёл, только ползучий и не столь очевидный на первый взгляд, и решаются судьбы мира не на поле битвы, а гораздо сложнее, на разных планах. К осознанному участию в этом решении допущены прошедшие инициацию ТАМ. Интересен образ шамана. Чем-то его роль сродни роли Кришны в "Дваждырождённых", что-то в нём от крапивинских Командоров. Ну и, конечно, параллели с поисками шаманской мудрости современными антропологами.
Сат-Ок: Спасибо, Андрей, очень ценный, прочувствованный отклик. Горькая Ягода же оказался похож на самого загадочного головачёвского героя - экзосенса Габриэля Грехова.
Стас ранее был: Сат-Ок Значит, Вы тот приключеньческий роман писали с другом в 12-14 лет - ещё в советское время? В период 1985-1991 годов? А вот это: Связи Чебурдалакина в КНДР и Китае позволили ему нанять около ста тысяч наёмников. Его режим окончательно выродился в правление продажной бандитской клики. Китайские и корейские эмиссары разъезжали по Дальнему Востоку, грабили мирное население и готовились заселять опустошённые места. Вы написали недавно? (Как-то сразу автоматически противоположная картина: какие-то коммунисты, взяв власть за Уралом, вынуждены плотно сотрудничать с КНР и КНДР.)
Эдэль: А кто-нибудь обратил внимание на потенциал последней строки? Переговариваясь таким образом, мы вошли в метро. /.../ От невозможности выразить чувства мы одновременно вздохнули, покачали головами с улыбкой и неторопливо пошли вверх по эскалатору.
полная версия страницы