Форум » Литература и иллюстрации » Ко Дню Памяти Владимира Высоцкого » Ответить
Ко Дню Памяти Владимира Высоцкого
pater_leo: См. ссылку на сайте http://ski-bannoe.mgn.ru
Ответов - 10
A.K.: Ссылку лучше дать непосредственно: http://russianworld.wikispaces.com/vysotsky2 - а то со временем другие новости сайта её отодвинут.
Alex Dragon: Меж прочим, за баталиями в известных темах, забылась сегодняшняя дата: сегодня исполнилось бы 80 лет Василию Шукшину и 29 лет как с нами нет Владимира Высоцкого.
Евгений А.: Недавно вспоминал Высоцкого как яркого представителя феномена: "Интеллигенция поет блатные песни" (отрывок из книги "Владимир Высоцкий: мир и слово"). И Шукшина - наткнувшись на его ранний, но еще актуальный рассказ - "Срезал"
Сат-Ок: Я не люблю Я не люблю, когда меня не слышат, Или когда в пол-уха, не всерьёз; Я не люблю, когда на ладан дышат, Или когда в упор не видят звёзд. Я не люблю церковного смиренья – Оно цветную жизнь не признаёт. Я не люблю, когда без устремленья, А также тех, кто сам в себя плюёт. Мне неприятно видеть лицемерье, Уж лучше строже, чем на деле есть, Не понимаю тех, кто ужас с многомерьем Отождествляет, прямо как невесть. Не нравятся мне те, кто отрицает, Кому «ломать – не строить» жизненный девиз, Кто тусклым фитилём без разума мерцает И выше всех поставит собственный каприз. Не понимаю я безрадостности вечной, Когда вся жизнь - страдание и смерть. Но также не люблю фактуры безупречной, Когда по полкам жизни круговерть. Терпеть я не могу зловещих предсказаний – Они судьбу наполовину создают, Я не люблю поэтов расставаний, Которые про встречи не поют. Я не люблю усталости от жизни, Когда ещё не начинали жить; Им хоть родник в лицо пусть прямо брызнет – Они его не смогут полюбить. Стеной ко мне неприязнь к недоноскам, По всем фанатам горестно скорблю. Я волю дал своим порывистым наброскам И сам их тоже вряд ли полюблю. Горизонт Я рвусь за горизонт до скрежета в костях, Пытаюсь вырваться из плоского двумерья. На плоскости Земли в насильственных гостях Я в клочья разметал тлетворные поверья. Литая магистраль обманчиво пряма: Скользит, блестя и упираясь в небо. Но жалобно трещит упругая корма: Теперь я испытал, почуял и изведал. Под ноги весь мой путь бросаются шипы Из ям, кюветов, придорожных свалок. Ни разу я в пыли не видел след стопы, Но видел стаи воронья и галок. Безвыходен мой рейд по острию ножа, Болезненны, промозглы струи ветра. Пропахана в душе саднящая межа, Но я ползу, отмеривая метры. Задача для меня контрастна и резка: До ватерлинии добраться небосвода. Мгновения летят как пули у виска, - Я их мишень, спрессованная в годы. Я шины все истёр в мозоли и рубцы, И сводит скулы от солёной боли; Зачем я разделил начала и концы? Зачем мне горизонт и испытанья воли? Но жёстким козырьком шершавая ладонь – Не вырваться уже из грозового фронта; Всё убыстряет пульс мой внутренний огонь, Я должен донести его до горизонта!
Сат-Ок: Монолог проснувшегося человека Я мера сам себе и сам себе предел, Я – человек – как Космос беспределен. В скрижалях вечности таинственный пробел, Мой вынужденный путь доселе не измерен. Цикличен тёмный пульс наслоенных кругов, Но жар пассионарный в душу хлещет; Над дверью я вовек не вешаю подков, Пред инфернальностью мой дух не затрепещет. До судорог в кистях я сжал волшебный меч Из лунного огня и соловьиной трели; Я – как иные – не имел предтеч, Родившись враз, на пресноводной мели. Я сжат со всех сторон, закован в мерный плеск Под тяжестью руки земного Люцифера, Но он не усмотрел в глаза опасный блеск: Я вырвался из плена сюрреальной сферы! Передо мной теперь координатный сгиб, Провалы в эйнсоф, хаос запределья, Но знаю: невозможно, чтобы я погиб, Пока я рвусь за горизонтной целью.
Сат-Ок: Повесть о жизни Я родился под знаком Минервы, Мама-Рак полюбила Стрельца. Был во всём я у матери первый И последний во всём – у отца. Мать моя обмирала душою, Видя плод запоздалой любви; И отец был доволен собою, Хоть ему было всё не внови. Стал я смыслом для мамы, кумиром: Тридцать шесть – это вам не пустяк. Очень зябко ей было от мира, Боязлив и неровен был шаг. А отец мой – герой-черноморец – Был суров и измучен войной, Но душою – всегда стихотворец И не кланялся перед судьбой. Что троих нас свело воедино? Сколько каждый был должен простить? Я простил Николая и Дину, За всё то, что не смог полюбить. Первых лет океан впечатлений: Возбуждённый сияющий взгляд… Дескать, словом я пусть не умею, Но движением высказать рад. Помню лес, ароматы грибные, Страшный сон, в выходные – возню… Густоту и насыщенность линий Первой памяти в сердце храню. Так я рос, величал год от года, И домашний был, в общем, пацан. Но носил неуступчивость рода И стыдился потери лица. Сроки вызрели: в школу – как к тиграм. Первый раз себя чую другим. За спиной – Олимпийские игры, Детский сад и удушливый Крым. У доски первоклассники встали. «Кем, ребята, хотите вы стать?..» «Астрономом», - сказал. Все молчали. Да, умел я с размахом мечтать. Я играл с теремком-этажеркой И болел очень много в году, Но пришли как-то две пионерки, Принесли октябрёнка звезду. Разносился гудок по столице, Нам сказали, сквозь слёзы шепча: «Быстро сделайте скорбные лица – Больше нет Леонид Ильича». Страхи детские мигом проснулись: Больше атомных войн не сдержать! А родители чуть улыбнулись И сказали: «Пойди погулять». Наш физрук в первый раз же отметил Как на лыжах я правильно шёл; Но на финише я был лишь третьим. (Оправданья, конечно, нашёл). Через пять только лет в эстафете Снял с себя я своё же клеймо. И опять вроде стал только третьим, Но – по школе, а класс был седьмой. Било солнце, весной пронизая, Нет, казалось, важнее основ: В алом галстуке честь отдавая, Прошептать про себя: «Будь готов!». Во все игры сражался азартно И с таким же азартом читал; Рисовал после схемы и карты, О Руси о былинной мечтал. Я хотел быть индейцем суровым, Спартаком, Робин Гудом и так Я объят был таинственным зовом Приключений, интриг и атак. И когда засыпал как в тумане, Под подушкою книгу держа, Снились мне абордажи, тараны, Стрелы с пулями вились, визжа. Проклинал, восхищался попутно Урфин Джюсом, тевтонской «свиньёй»… Мысли взрослые зрели подспудно, - Как Том Сойер, скучал я с семьёй. А потом затопила рекою Перестройки слепая волна, Я взрослел, и взрослела со мною Утомлённая спячкой страна. Я открыл, что рождён для футбола, Звёзды рядом – ладонь протяни. Позже будет психоз баскетбола, А пока я – Мишель Платини. Должен быть только первым и точка! Но ответственность брать тяжело. Так и было: герой-одиночка, Что никак не расправит крыло. Я гордился тугим своим луком, Лил на письма влюблённый дурман, И три лета писали мы с другом О мальчишках-индейцах роман. Совершенно не знал я девчонок, Хоть влюбиться мог в каждый портрет. Был предмет неизведан и тонок, Как духов одноклассницы след. Жили классом не очень мы дружно, Но подростки друг друга поймут. Пусть училку увидели с мужем, Но найдёт же она пять минут! Кто-то больше взрослел, кто-то меньше; Жадный взгляд на разрез устремлён. Это, в общем, обычные вещи: Класс «русичкой» прекрасной пленён. Падал «Челлинджер» через минуту, На слуху – вместе с Гретцки Лемье. И я рвал со скандалами путы, Развиваясь уже не в семье. Искромсали военные раны, И отец на года заболел. Стала вечной сиделкою мама, Я же делал почти что хотел. Отлюбил я Алису-Наташу, Отыграла «Атланта» в Москве, Появилось в продаже не наше: Новой жизни наивный рассвет. В нас смешалася «Песня о друге» С тем, кто был беспощаден и крут: Терминатор, Брюс Ли, Фредди Крюгер… На экранах – сплошной Голливуд. Уходили солдатики, линзы, Древний Рим заменило ушу. И вот я, новоявленный ниндзя, Всепланетные судьбы вершу. Но наскучили звёздные битвы, Время вскинулось, сжались века, Я отправился с Таис по бритве До галактик иных в час быка. Школьным балом затёрлись невзгоды В день полвека начала войны. Выпуск мой через ровно полгода Стал прощаньем великой страны… Видел танки своими глазами, В институт недобрал один балл. В пику слишком заботливой маме Ночевать я к друзьям уезжал. Я бродил по природному лону, В Розе Мира Шамбалу искал; Жизнь текла одинаковым фоном: Виктор Цой, Овсиенко, спортзал… Мать моя убегала от правды И ревниво меня берегла. Я не пил, не курил – это правда, Но сестра без меня умерла… Слишком много вопросов бурлило, Я боялся задать их себе. В гнездовище из мягкого ила О дальнейшей не думал судьбе. Продавал в переходе газеты, Трёхочковый бросок шлифовал, И подруге на пятое лето Слишком часто в душе изменял. Так рассыпались старые связи, Исчерпав свою крепость до дна: Бесполезны бальзамы и мази, Если в сердце стучится весна. Я сидел в институте на парах, Но не мог всё предвидеть сполна; Впереди был огонь семинаров, Много жизни, друзей и жена…
Сат-Ок: Баллада о Последнем Герое (памяти Высоцкого и Цоя) Человек может выбрать: спираль или круг, Он открыт всем ветрам и буранам. Только если есть тело, то должен быть дух, Превозмогший телесные раны. Так нашёлся Герой, совершивший побег От нелепых, заученных, плоских идей; Это был настоящий, ж и в о й человек, Он как Данко пошёл за звездой для людей. И хотя он не помнит ни «да» и ни «нет», И до звёзд наяву дотянуться готов, Он один в океане, упрямый корвет, Устремлённый на поиск своих островов. Он пробит и залатан, скрипит от потуг, Его киль – как неровный гитаровый гриф, Обречён он, как смертник, на множества мук: Это подвига славы жестокий тариф. Так бесславно и странно смыкается круг, И «Летучий Голландец» кричит через шторм: «Краток век у забав, столько боли вокруг!» Это чувствует он, что для спрутов он корм. Ну а кто-то спокоен и счёл за прогресс, То, что может теперь он не рваться с колен. Так наивно мечтал, отменив слово «стресс», Наш весёлый чудак – человек-манекен. Книги в детстве он, ясно, не те прочитал, Раз друзей и врагов не пришлось заиметь. Лишь остался широкий, красивый оскал: Он ходячий мертвец, как бы ни посмотреть. Никогда не придётся ему написать Группу крови всерьёз на своём рукаве, Никогда не решится с героем он встать, Хоть бы плаха грозила его голове. Он спокоен и трезв: так казалось ему, Пока ехал в уютной для всех колее. Жизнь за круг принимал он тогда потому, Что хватало делений на малой шкале. А других – не таких – их попробуй, пойми! Лучше ночью спокойною сна пожелать. Но мешают трескучие дробью огни, Настаёт белый день, надо что-то менять… Им рассвет, словно бритвой, провёл по глазам, Но отравленный ум в тупики их зазвал. И они, пряча страх, закричали: «Сезам!» А потом главный трус им оружье раздал. Появилось для них сразу много потех. Как топили корвет, так стреляли теперь И в волков, и в весёлое горное эхо, И в мангустов, спасал хоть не раз их тот зверь. Но последний герой уже чуял апрель, И он меч окровавленный к небу поднял, Подставляя впервые лицо под капель И увидев в воде провозвестник огня. Как в короткий разбег он шагнул под обрыв, Зная: скупо и чётко считали часы; Иноходцем рванулся, вложившись в порыв, И с разбега влетел на бетон полосы… Уже дольше века идёт этот день, Где мы выбираем изломы судьбы. С промозглой зимой мы вошли в жёсткий стык И пробуем вкус настоящей борьбы!
Тэй Рам: Извините за глупый вопрос: он имеет какое-то отношение к Ефремову? Или, может быть, к Вернадскому?
Александр Гор: Да я так полагаю, что это имеет отношение к Советской культуре... Как и Ефремов, и Вернадский...
Сат-Ок: Он - это автор, или он - это Высоцкий?
полная версия страницы